Нина Антоновна встала и зажгла большую настольнуюлампу на ноге-кронштейне. От ужаса я вжалась в кресло. Ну вот, начинается, попрофессиональной привычке потянулась к электроприборам. Может, у нее тутгде-нибудь припрятана резиновая дубинка? Хотя вроде, насколько знаю изхудожественной литературы, подследственных били куском шланга или чехлом,набитым песком…

– Так зачем вам Иван Сергеевич? –повторила Нина Антоновна, садясь напротив меня на высокий вертящийся стул.

Теперь ее лицо оказалось в тени, моя жефизиономия великолепно освещалась безжалостным электричеством. Понимая, что онасейчас применит годами отработанную методику допроса, я севшим от страхаголосом пробормотала:

– Наверное, лучше рассказать правду.Наверное, лучше всего говорить только правду.

Нина Антоновна вновь рассмеялась, встала, зажглакрасивую хрустальную люстру и пояснила:

– Я заработала к старости болезнь глаз,вот и стараюсь не пользоваться верхним освещением, а правду не всегда полезносообщать, иногда лучше соврать. Но вам, если хотите, чтобы я помогла, следуетввести меня в курс дела.

Под ее откровенно насмешливым взглядом я долгои путанно рассказывала обо всех событиях и приключениях.

Бабушка слушала молча. Потом, удостоверившись,что гостья выплеснула все, сказала:

– О деле Платовых я ничего не слышала,но, если вы уверены, будто Иван Сергеевич в курсе, безусловно, следуетобратиться к нему.

Она подошла к допотопному телефону черногоцвета, словно высеченному из цельного куска мрамора, покрутила диск, пару минутпоговорила и велела:

– Ступайте, он дома.

– Адрес скажите, – проблеяла я,чувствуя себя глупой трехлетней девочкой, пойманной строгой няней в моментопустошения коробки шоколадных конфет.

– Соседняя квартира, – спокойноответила Нина Антоновна, – моя – 120-я, его – 121-я.

– Соседняя квартира?

– Что вас так удивляет? Дом нашведомственный, квартиры давали лучшим сотрудникам, вот мы и оказались соседями.

Почти в полной прострации я двинулась налестничную клетку и там испытала еще один шок. Дверь с цифрами 121 былараспахнута настежь, на пороге стоял молодой, подтянутый мужик. Втемно-каштановых волосах ни сединки, спина прямая, никакого намека на животик,а во рту, когда он улыбнулся, блеснули безупречно белые зубы.

– Вы ко мне? Проходите; кофеек попьете?

Напуганная Ниной Антоновной и твердо решившаясообщать людям из «структуры» только правду и ничего, кроме правды, япрошептала:

– У вас небось растворимый, терпеть немогу «Нескафе».

Иван Сергеевич засмеялся:

– Совпали во вкусах. Сам ненавижухимикаты. Знаете, много лет тому назад один грузин научил меня варить настоящийнапиток, могу поделиться секретом, хотите?

Я не стала интересоваться, в каких казематахРодионов познакомился с грузином, а просто кивнула.

Довольно просторная кухня поражала чистотой ипорядком. Но сразу бросалось в глаза, что хозяин холостяк. Доски для хлеба имяса, несколько сковородок, щеточки висели на кафеле в строгом порядке. Нокрючки были все разного цвета, не было никаких хорошеньких мелочей, столь милыхженскому сердцу, и занавески – без рюшечек и бантиков. Просто два полотнища, отличновыглаженных и, кажется, даже накрахмаленных. Такой порядок царит в солдатскойказарме: одеяла натянуты, подушки углом, в тумбочке все по ранжиру.

– Служба моя, – сказал ИванСергеевич, вытаскивая большую стеклянную банку, – отнимала все время, вот яи не женился, просто не успел, а сейчас кому убогий старик нужен…

Глядя, как под тонкой рубашкой у «убогогостарика» перекатываются литые мышцы, я подумала: «У них в КГБ учили читатьчужие мысли? Или у меня на лбу написаны все эмоции?»

Иван Сергеевич тем временем охотно делилсярецептом:

– Запомните, кофе покупаете в пачках снадписью «для кофеварки», там особо мелкий помол, просто пыль, видите? Потомнасыпаете прямо в чашку ложечку с верхом, дозу экспериментальным путемвычислите. Затем берете чайник и крутым, особо подчеркиваю, крутым кипяткомзаливаете кофе. Кстати, если вы любите сладкий, сахар следует смешать с кофе додобавления воды.

Он ловко поднял чайник и пробормотал:

– Все, теперь интенсивно размешиваем инакрываем чашку сверху блюдечком. Две-три минуты терпения, ну, пробуйте.

Я глотнула и удивилась:

– Потрясающе, но вы же его не варили, аразвели, как растворимый!

– Именно, – заулыбался ИванСергеевич, – в этом-то и основной секрет.

Мы понаслаждались дивным напитком, и Родионовспросил:

– Чем я могу помочь?

– Помните ли вы дело Майи и ВалентинаПлатовых?

Иван Сергеевич побарабанил пальцами поголубому пластику, покрывавшему стол, и вздохнул:

– А вам зачем?

– Настя умерла, – тихо сказалая, – и оставила Егору большую сумму денег наличными. Только адресамальчика у меня нет, а у вас был. Может, сообщите мне координаты парня?

Иван Сергеевич продолжал хмуриться, ябыстренько выложила все, до чего удалось докопаться. Помолчав, он переспросил:

– Значит, носила Настя фамилиюЗвягинцева, по первому мужу?

Я кивнула.

– Подождите, – велел хозяин и вышел,не забыв плотно прикрыть за собой дверь.

Его не было минут пятнадцать, и я всяизвелась, разглядывая красные кружочки под чашками и пересчитывая на них белыегорошинки.

Наконец Иван Сергеевич вернулся, достал пачку«Золотой Явы» и сказал:

– Сейчас никакого секрета в этом деленет, журналисты давным-давно написали о других, тоже тайных вещах. То, чтотщательно скрывалось коммунистическим правительством, ну, хотя бы дело БорисаБурятце, любовника Галины Брежневой, или случай, когда стреляли в саркофаг стелом Ленина, для людей 90-х годов не является тайной. История с Платовыми невыплыла просто потому, что ими занимался я, а Майя очень хочет дожитьоставшиеся дни в тишине и покое…

– Она жива? – ахнула я.

Иван Сергеевич кивнул:

– Жива, правда не совсем здорова,впрочем, Валентин тоже не умер.

– Что же они сделали?

Родионов вздохнул: