— Вы необыкновенная женщина, — с чувством произнеся, кладя руку на ее промежность, — оставим все церемонии, ведь мы с вамидостаточно знаем друг друга, чтобы обойтись без предисловий. Скажите только,мой ангел, вы рады, что я снова нашел вас? Под неусыпным оком принцессы мы немогли обнаружить все свои чувства, а теперь ничто не мешает нам…

— Хорошо, друг мой; а эта дама, что сопровождает вас —могу я узнать, кто она такая?

— Это моя жена.

И я поспешил рассказать моей новой подруге все, чтопроизошло в Лондоне, что случилось с семейством Берлингтонов и что единственнаяиз них, оставшаяся в живых, лежит теперь больная в соседней комнате этойгостиницы. Эмма, будучи в душе дьяволицей, оценила по достоинству мою шутку икогда вдоволь насмеялась, спросила, не хочу ли я представить ее моей нежнойсупруге.

— Вы, конечно, не собираетесь таскать ее за собой всюжизнь, — заметила она. — Лучше оставить ее здесь. Я больше подхожувам, чем эта монашенка. И я не потребую от вас никаких клятв перед священником:я всегда презирала церковные церемонии. Хотя я, между прочим, благородногопроисхождения, но считаю себя пропащей женщиной из-за своей распущенности исвоей связи с Софией, так что вы будете иметь пылкую любовницу и надежногодруга. Как у вас с финансами?

— В самом лучшем виде. Я очень богат.

— Жаль. У меня есть сто тысяч крон, которые я хотелапредложить вам, рассчитывая подчинить вас своей власти, что было бы мне оченьприятно.

— Осмелюсь заметить, Эмма, что я тронут вашимблагородством, но не таким путем вы можете привязать меня к себе; моя душа нетерпит зависимости от женщин: я должен властвовать над ними или вообще с нимине связываться.

— Ну что ж, очень хорошо, я буду вашей шлюхой, мненравится и эта роль. Сколько вы будете платить мне?

— Сколько вы получали от Софии?

— Сто французских луидоров в месяц.

— Я положу вам такое же жалованье, но будете ли выверной мне и послушной?

— Как рабыня.

— Рабство предполагает отсутствие всех залогов свободыи средств повредить господину. Поэтому отдайте мне свои деньги.

— Вот они. — И Эмма протянула мне шкатулку.

— Признайся, мой ангел, — заметил я, открывкрышку, — что ты украла эти деньги: получая сто луидоров в месяц, ты немогла скопить такую сумму, тем более в твоем возрасте.

— Неужели ты считаешь, что я ушла от своей Мессалины,не заглянув в ее сундуки?

— А что, если я донесу на тебя?

— Боршан, я люблю тебя; все, что я имею, принадлежиттебе; я не просто доверяю тебе эти деньги — я их отдаю тебе. Но ты получишьэтот подарок и мою благосклонность только при одном условии.

— Я тебя слушаю.

— Мы немедленно избавимся этой ничтожной поклажикоторую ты таскаешь за собой по всей Европе.

— Выходит, ты мне платишь за ее смерть?

— Именно это я и требую в обмен на сто тысяч крон.

— Ах ты, чудная маленькая сучка, но расправу надо быукрасить жестокими эпизодамию

— Несмотря на то, что она больна?

— Но разве твое предложение разделаться с ней нежестоко?

— Разумеется.

— Тогда сделаем так: я представлю тебя, как мою бывшуюсупругу, которая требует, чтобы я вернулся к ней; я буду просить прощения засвою слабость, которая в моем затруднительном положении вынудила менядействовать таким образом; ты придешь в ярость; тогда я скажу Клотильде, чтопокидаю ее, и бедняжка умрет от печали, с ней вместе умрет и ребенок в еечреве.

— Так она еще и беременна? Тогда мы весело проведемвремя! — И по заблестевшим глазам Эммы я понял, как возбуждает еепредстоящая гнусность; переполненная чувствами шлюха бросилась целовать меня ив приступе параксизма страсти выбросила из себя обильную дозу спермы.

Мы вошли в комнату больной. Мы так искусно сыграли своироли, что несчастная Клотильда приняла все за чистую монету. Эмма, мудрая,хитрая и порочная Эмма, утверждала, что, уходя от нее, я ее обокрал и что ниодна вещь, вплоть до последней пуговицы или носового платка, не принадлежит вэтой комнате авантюристке, потерявшей всякую совесть. Я признался, что всеименно так и обстояло, и тогда моя отчаявшаяся жена, очень хорошо понимая, чтоей грозит, отвернула в сторону свое прекрасное лицо, чтобы скрыть слезы.

— Нет, нет, подлая предательница, я не позволю тебепрятать свои бесстыжие глаза, — разъярилась Эмма. — Я не двинусьотсюда, покуда не получу все свое имущество.

Тем временем в комнату принесли ужин. Мы с Эммой от душипоели и послали за самым лучшим вином, а беспомощная Клотильда молча, сквозьслезы, смотрела, как ее обдирают до последнего пенни, и с каждой минутойвозрастало отчаяние в ее глазах. Покончив с сытной трапезой, мы устроилисьвозле кровати обреченной женщины и мерзкими утехами отметили наш союз.

Эта Эмма была просто чудо: двадцати одного года, с лицом,олицетворявшим собой сладострастие, с фигурой нимфы, с большими темными глазами,с самым свежим на свете ротиком и ослепительно белыми зубками, с маленькимпроворным языком и удивительно гладкой и нежной кожей, с потрясающей формыгрудью и ягодицами и с ненасытным темпераментом развратницы, приправленнымсолью и перцем жестокой похотливости. Мы совокуплялись самыми разными способамии наслаждались зрелищем, редким и одновременно возбуждающим, моей жены, котораяисходила жалобными стонами, упреками и отчаянными рыданиями.

Когда я содомировал ее, Эмма потребовала, чтобы еезлосчастная соперница показала ей свой зад. Клотильда была настолько слаба, чтоне могла пошевелиться, но ей пришлось повиноваться. Я несколько раз ударил поэтому великолепному предмету, который недавно еще доставлял мне столькосладостных минут и который я теперь безжалостно покидал; я бил по нему с такойсилой, что бедняжка, сраженная отчаянием и горем, истощенная болью и болезнью,перестала дергаться и неподвижно лежала на кровати.

— Мы можем придушить ее, — предложил я, продолжаяусердно орудовать в заднице Эммы.

— Можем, конечно, но это будет большой ошибкой, —возразила умная и богатая воображением девушка. — Лучше всего простооставить ее в таком состоянии, испортить ей репутацию в глазах хозяинагостиницы, и тогда, не имея никаких средств, она либо умрет с голоду, либовыживет посредством проституции.

Эта последняя мысль исторгла из меня мощный оргазм, и мыстали собираться в путь. Мы забрали из ее комнаты все, до последнего предмета,стащили с Клотильды ночной халат, сняли с пальцев кольца, вытащили из ушей серьги;мы взяли даже ее туфли и шлепанцы, — одним словом, она осталась в чем матьродила; бедная моя супруга только плакала и тихо бормотала: