сомневаюсь, это то, что щавровский мед и яблоки доставили ему большое удовольствие. Об этом писалось мне определенно и неоднократно. Вообще последние письма Лели из Петербурга были спокойнее обыкновенных, ему удавалось работать. «Очень и очень занят, – писал он, – положительно не располагаю и получасом свободного времени».

«Читаю в Университете новый курс, касающийся древнейших судеб русского племени. Он и поглощает у меня много времени. Вожусь с географическими картами и читаю много преинтересных сочинений. […] Я напал на одно предположение, которое в совершенно новом свете рисует всю древнюю историю славян. А именно: их ближайшими соседями, жившими в бассейне Вислы, были кельты. Меня страшно захватила эта гипотеза, и я стараюсь прочесть возможно больше книг, нужных для всестороннего освещения вопроса. Вчера весь вечер рассказывал об этом Коршу. Может, не выдержу и напишу в скором времени об этом статью. Бассейн Припяти и Минская губерния представляются мне теперь исконными жилищами финнов».[229]

Положим, я-то нисколько не обрадовалась этой гипотезе, хотя и советовала ему поручить Снитко разыскать подтверждение в названиях рек и селений Минской губернии, но я-то не пылала к вопросу о разыскании прародины финнов или мордвы! (Кстати, Вячеслав, с которым я была в самой горячей переписке, просил передать Леле, что в саратовской архивной комиссии имеется рукописный словарь мордовских слов еще сороковых годов.) Бассейн Припяти со своими славянскими преданиями и легендами попадьи, Минская губерния, как колыбель славянства – все это было чудесно. Но Минская губерния – прародина финнов – это даже огорчало меня.[230] «В последнее время, – писал он немного позже, – я чувствую себя хорошо. Сильно занят и в особенности историей славянской прародины[231]. Чувствую, что надо написать статью, а пока довольствуюсь тем, что сообщаю об этих вопросах на лекциях».[232]

После отъезда Вити из Щавров, приведя дом в порядок и многое уже уложив к переезду на зиму, я поехала в Минск. Витя, конечно с помощью своих посредников, уже нашел хорошенькую квартирку в пять комнат, за пятьсот пятьдесят рублей в год. Квартирный вопрос в Минске вообще стоял очень остро, и эта квартира передавалась случайно, недалеко от «Гарни», в центре города по Серпуховской улице. Требовался ремонт, проведение электричества и пр. рублей на триста. Приготовить ее обещали к первому ноября. Я не опасалась более за Витю. Бернович со своей конторой по мелиорации переселился в Вильну. «Да не в Москву ли?» – со вздохом соображал Фомич: ведь бывший приятель Берновича Корвин-Милевский приезжал предупредить Витю, что Бернович только временно притаился, но что-то замышляет новое».

Но страх для меня всегда был самым непереносным чувством! Захватив несколько готовых планов для банка, я уговорила Витю отпустить меня в Москву, вызвала Вячеслава на помощь и одиннадцатого октября он встречал меня уже на Смоленском вокзале в Москве.

Вызванный телеграммой Вячеслав прилетел из Саратова «спасать» и, провожая меня на Арбат к тете Любе, у которой я по обыкновению остановилась, уже в дороге опять поднял вопрос о выкупных. Он лично был знаком с директором Поляковым, у него в Московском банке имеются связи и друзья. «Ну хорошо, попытайся, – согласилась я, – если банк переведет на Волковыски шестнадцать тысяч, немедленно напишем тебе купчую, а вот переведут ли тебе и одну даже тысячу, очень сомневаюсь, но убедись сам».

После того, поговорив с моей бедной тетей Любой, продолжавшей в Москве свою затворническую жизнь, я поехала разыскать мою Тетушку, которая в этот день должна была приехать из Губаревки по дороге в Минск и остановиться у Софии Григорьевны[233] (поезд пришел в двенадцать часов, и в банк ехать было поздно). Поэтому весь этот день и вечер я провела с Тетушкой, конечно, бесконечно радуясь этому свиданию с ней.

На другое утро мы с Вячеславом встретились в банке. Он уже пустил в ход все свои «возможности». По обыкновению, он был весел и доволен. В Саратове ему повезло. Его статьи принимались местными газетами очень охотно и хорошо оплачивались, а его статьи «о разведчиках» и военные воспоминания обратили на него внимание читателей. К тому же ему скоро предстояло ехать в Рудню, на штатное место землеустроительной комиссии. Для полного благополучия недоставало только ценза и купчихи!

Со своей стороны, я отправилась в оценочную комиссию с просьбой разрешить перевод долга на небольшое урочище Борок в сорок три десятины, закупленное щавровцами. Кстати, показала и готовый план Гуты на четыреста десятин в полосках, раскрашенных во все цвета радуги с пропусками для старообрядческих полос. Думается, что подобного плана в банках никогда и не видывали. Цветков, председатель оценочной комиссии, увидя эту отчаянную чересполосицу, довольно свирепо заметил, что по уставу банка ссуда на чересполосицу не переводится, так же, как и на подобные урочища, как Борок: «кусочков не любят». За Гуту же определенно потребуется двадцать тысяч погашения.

«Начинается», – подумала я, содрогаясь и, свернув свои планы, поехала за советом к другу Лели, известному присяжному поверенному Н. Д. Кузнецову. Он был уже давно в курсе наших дел, прошлой весной о недохвате с ним говорил и Леля, и Бернович. Теперь я сообщила ему ужас моего положения: все запродано. Купчие назначены на пятнадцатое декабря, но так как имение состоит из кусочков и чересполосицы, то перевода ссуды не может быть, а денег на погашение негде нам, конечно, взять. С досадой я хочу заявить банку о фальшивой экспликации, о недохвате трехсот пятидесяти десятин.

Николай Дмитриевич решительно восстал против намерения заявить банку о недохвате. Он находил, что нужно наказать банк, не доплатить ему, а главное, молчать, молчать, прежде всего, и молча переводить ссуды на покупателей до тех пор, пока хватит земли, а тогда предоставить банку разыскать недостающее. Все это было хорошо в теории, но я же слышала своими ушами требования погасить двадцать тысяч за Гуту. Где же взять денег на погашение? Значит, все были правы и без угроз Берновича, что все заготовленные купчие, за которые мы уже получили задатки, не будут утверждены! На это Кузнецов не мог дать ответа, он только слышать не хотел о заявлении банку про недохват. «Это наивное отношение к банку было бы ниже всякой критики, – говорил он, – банк должен понять свою вину, допустив такую ошибку в экспликации своего плана. Он должен вам сделать скидку не менее пятнадцати тысяч». Вероятно, Кузнецов был прав. Выцарапать у банка эти пятнадцать тысяч во избежание суда и огласки для банка, быть может, было бы и возможно, но он не рассчитывал на мой несчастный нетерпеливый характер. Пока суд да