ожидал. Ведь была уверенность, что тринадцатый ничего не вспомнит, но тот ошарашил, его мозг преодолевал рогатки, поставленные архидемом.

На запястьях Вяземского и Зовалевской щелкнули наручники.

Произошло то, чего опасался Вяземский: Антонина сломалась. Однако говорить начала осторожно, подбирая слова, норовила далеко не выходить за рамки уже известной Грушинину информации. Константин видел, что хитрила, утаивала, но не давил, знал, главное – не перегнуть палку, всему свое время. Одно определенно выявил, потеря памяти Василием – целенаправленное действие.

В показаниях Зовалевской, Блохина и Саранчаева крайним оказывался Вяземский. Его все больше загоняли в тупик. Он метался в узком пространстве, не находя выхода, сжимал зубы, прикусывал до крови язык и наконец сделал первый выдох. Признание далось трудно. Вера в Прондопула разлеталась осколками, как разбитое стекло. Превозносимые ценности разрушались, рвалась связь с архидемом. Приходилось думать о собственном спасении.

Между тем для Грушинина, как для Василия, открытым оставался главный вопрос, на какой не ответила Антонина, и путано отвечал Вениамин. Весь их рассказ Константин воспринял неоднозначно: и как невразумительную чертовщину, и как вероятный криминал. Тут и насилие над тринадцатью человеками, и лишение их памяти непонятным образом.

Но где другие двенадцать? Они могли бы быть свидетелями возможных преступлений Прондопула, ставшего в показаниях Вяземского главным фигурантом в деле о Василии. Их не было. И были ли они вообще? Может, его водят за нос? Может, и дела никакого нет? Черт знает что.

Однако есть тринадцатый. Тринадцатому архидем отводил исключительную роль, но какую – ответа не было. Константина бесило это. Прондопул – центральная фигура, темная и непонятная. Таинственная даже для его подручных, для коих он – посланец Игалуса.

Но возможно, думал Грушинин, за этим скрывается что-то иное. И чтобы выяснить это иное, надо попытаться вновь разыскать Лабораторию Прондопула. Если есть преступление, оно не должно остаться безнаказанным.

Глава двадцать четвертая

Среди червей

Пантарчук все-таки выбрал время, отбросил дела и отправился на улицу Шестипалого. Водитель и охранник, подъезжая к ней, все более напрягались и неестественно сковывались.

Улица оказалась забитой транспортом, некуда припарковаться. Людей на тротуарах – как на Пекинском рынке. Приткнули автомобиль в единственном тесном разрыве между машинами. Оказалось, там же, где прошлый раз.

Не успели оглядеться, как у автомобиля вырос парень в странной трехцветной униформе. Стукнул костяшками пальцев в стекло водительской дверцы, помахал отрывным талоном для оплаты парковочного места.

Водитель заворчал, опустил стекло, полез за кошельком. Но когда услыхал, что стоимость получасовой парковки стоит десять тысяч рублей, огорошенно широко раззявил рот и глаза. Сказать ничего не смог, подумал лишь, что у этого типа не все в порядке с головой.

А тот подождал, потом невозмутимо убрал билет и потребовал освободить место. Заметил, однако, что на соседней парковке оплата за полчаса двадцать тысяч.

Водитель, схватившись было за ключ зажигания, ошалел еще больше, будто сел в лужу. Язык присох к нёбу, в перепонках зазвенело. Дурдом, не иначе. В прошлый раз, ночью, ни копья не брали, а сейчас нарисовался этот трехцветный.

Тот подтвердил, да, за ночную парковку хозяин запретил брать плату, а за дневную установил самую дешевую на улице. Хозяин все делает для людей. И своих работников, кстати, не обижает, платит хорошо. Парковщикам, например, триста тысяч в месяц, как с куста.

У водителя вытянулось лицо, он проглотил слюну и оглянулся на Пантарчука. Тот опустил затемненное стекло.

Человек в униформе заглянул в салон и засуетился, схватился за ручку, распахнул дверцу для Петра:

– Петр Петрович, это вы, простите, не узнал вашу машину, я всего второй день у вас работаю!

Водитель и охранник переглянулись, ничего не понимая. Притихли. Видимо, чудеса прошлой поездки начинали повторяться снова.

Петр насупился, подавил внутренний взрыв, заставляя себя ничему не удивляться. Человек в униформе услужливо, расталкивая толпу, проводил его до ресторана. Охрана у двери расступилась и мгновенно возникла директриса в строгом светлом костюме. В зале снова негде было упасть яблоку. Набежали официанты, расставляя блюда на заказном столике. Директриса хлопотливо усадила Петра и незаметно испарилась.

Пантарчук терпеливо наблюдал за происходящим в ресторане. Перед ним мелькали улыбчивые лица посетителей. Все, словно сговорившись, торопились засвидетельствовать свое почтение. Никого из них Петр не знал и потому медленно раздражался, отвечая короткими кивками.

Он приехал сегодня, чтобы окончательно поставить точки над «Ь>, не сомневался, что увидит Прондопула. И оказалось, не ошибся. Когда посетители отступили и исчезли официанты, сзади над затылком разнеслось:

– Приятного аппетита, Петр Петрович.

Повернул голову – никого, недовольно хмыкнул и тут же увидал архидема на стуле по другую сторону стола. Был тот в своем безупречном костюме, с галстуком-бабочкой и кончиком платка, выглядывающим из кармана.

– Не хотел бы снова с вами встречаться, – проговорил Петр, – но мне нужно покончить со всеми непонятками.

– Я знал, что вы будете нуждаться во мне, – прозвучал голос Прондопула, хотя губы даже не раскрылись.

Пантарчук неприятно поежился, чего-чего, а нуждаться в архидеме он совсем не хотел и лишь из вежливости спросил, что тому заказать.

– У меня нет времени на еду, – ответил Прондопул, обволакивая Петра расплывчатым взглядом. – Я прибыл потому, что не понимаю вас.

Петр оторвал локти от столешницы, машинально ослабил узел фиолетового галстука на горле, расстегнул верхнюю пуговицу сиреневой рубахи, пробасил недовольно:

– Меня не нужно понимать! Это вы ответьте мне…

Прондопул пошевелил пальцами правой руки, и Петр ощутил, как холодная ладонь прижалась к его губам. И начала сжимать скулы, не давая говорить. Вместе с тем Петр видел, что обе ладони архидема лежали на белой скатерти столика, не двигались. Ненормальное состояние, когда рука зажимала рот и одновременно лежала на столешнице, продолжалось целую минуту.

Пантарчук навалился на стол и потянулся к Прондопулу, но наткнулся на невидимое глазу препятствие, через которое не в состоянии был пробиться. Стукнул по нему кулаком, ощутил боль в костяшках, как от удара по металлу. Заурчал, мотнул головой, пытаясь сбросить с лица ладонь, и поймал спокойный голос архидема:

– Что вам нужно от жизни, Петр Петрович? – Ладонь с лица Петра убралась. – Чего вам не хватает?

Пантарчук свел брови: на идиотский вопрос отвечать бессмысленно. Он пришел сюда не философствовать. Хватает, не хватает, какая разница. Даже если не хватает чего-то, это никого не касается. По большому счету, человеку нужно не так много.

– Вы заблуждаетесь, – в ответ на его мысли неприятно черство произнес Прондопул, – человек жаден, всегда рассчитывает хапнуть больше, чем ему дается.

Петр усмехнулся, хотел возразить, но архидем мгновенно превратил его усмешку в