таком положении был не только рейхстаг. «Весь китайский бизнес, – писал канцлер, – был организован без моего ведома. Меня заранее не предупредили ни о военных мерах, ни об отправке войск, ни о назначении Вальдерзее. Все, что касается внешней политики, обсуждается и решается кайзером и Бюловом. Домашние дела урегулируются главами департаментов. Все назначения осуществляются без моего ведома, и моего совета никто не спрашивает». Примерно в это время появилась карикатура с изображением министров, встретившихся в отсутствие Гогенлоэ, и один из них спрашивает: «Кто-то из джентльменов, случайно, не сел на место канцлера?» Гогенлоэ уже давно привык к унижениям, сохраняя надежду иметь возможность предотвратить в зародыше развитие нежелательной ситуации. Теперь он отчетливо увидел, что пора уходить и его место охотно займет Бюлов.

В экономическом отношении Германия при Гогенлоэ сделала гигантский шаг вперед. Шел быстрый рост производства, и после 1890 года радикально изменилась скорость роста дохода на душу населения. Экспорт, почти прекратившийся в начале 1890-х, начал резко расти. Но этот очевидный прогресс вместе с сопровождавшим его ростом городского населения и рабочего класса только яснее обозначил тупик в политической области. Кайзер и элита не видели оснований менять правовую структуру общества и ожидали верности всех граждан этой структуре. Настоящим преступлением рабочего класса в их глазах был антимилитаризм, в то время как средние классы демонстрировали все больший энтузиазм к национальным традициям. Лояльность рабочих, как это стало ясно в 1914 году, могла быть привязана к национальному делу. Но чтобы обеспечить их искреннюю, идущую от души преданность, нужны были уступки, в первую очередь уменьшение аристократических привилегий и установление равного статуса для нанимателей и нанимаемых. Правительство, способное навязать такую политику, могло сформировать единое общество и тем самым уменьшить будущие проблемы. Науман сказал в 1895 году, что «лучший способ защитить себя в будущих войнах – глубокая социальная реформа». Но такая идея была за пределами понимания правящих классов. Благодаря форме конституции только рейхстаг являлся представителем народа в общем. Правительство отражало взгляды привилегированной элиты, и законодательство, которое оно вводило, скорее ограничивало, чем ускоряло социальный прогресс. Так законопроект о свободе объединений содержал суровые наказания против использования насилия в промышленных спорах; законопроект о защите общественной морали содержал положения, которые могли быть применены для подавления свободы слова. Рейхстаг в конце концов отверг оба законопроекта, и впоследствии они были проведены только в модифицированной форме. В ноябре 1898 года кайзер наконец был вынужден уступить в вопросе о военных трибуналах. Нельзя сказать, что оппозиция всегда подступала слева. Проект строительства канала между Руром и Северной Германией, который кайзер обоснованно считал важным, потерпел неудачу из-за оппозиции аграриев.

Результатом стала патовая ситуация в законодательстве; исполнительные органы не были готовы вводить меры, которых желали законодатели, а законодатели, не имевшие права инициировать законы, отказывались принимать те, что предлагали исполнительные органы. Любая серьезная попытка изменить конституцию в том или ином направлении могла стать причиной гражданской войны. Рейхстаг обладал оружием, таким как систематическая оппозиция правительственным предложениям и отказ голосовать за кредиты (в том числе на армию и флот), которые давали ему право навязывать свою волю. Только лидеры самых популярных партий сомневались в целесообразности использования этого оружия, опасаясь спровоцировать контрмеры, в результате чего они могли оказаться перед выбором: сдаться или применить силу. Пока армия оставалась верной императору, вердикт силы являлся в высшей степени сомнительным, и в любом случае гражданская война отдала бы Германию на милость ее внешних врагов. Таким образом, администрации приходилось жить с рейхстагом и одновременно стараться не злить элиту. Естественными сторонниками такого курса были центристы, и в те годы правительство все больше полагалось именно на их голоса.

Эта тенденция усиливалась тем, что канцлер был одновременно католик и выходец из Южной Германии, антагонизмом партии к любому укреплению берлинского правительства (что, по их мнению, было вероятным следствием дальнейшей демократизации) и готовностью голосовать за морские законы. Но партия центра была основана скорее на религиозных, чем на классовых или экономических интересах, и ее политическое мировоззрение не могло не отражать социальную занятость германских католиков. Поскольку они были захвачены общим перемещением из сельской местности в города, партийные лидеры должны были уделять больше внимания желаниям рабочих, и меньше – чаяниям землевладельцев и крестьян. В 1899 году баварская ветвь партии впервые объединилась с социалистами против либералов на выборах. Важность этого союза заключается в том, что именно этим двум партиям удалось существенно укрепить свои позиции в два следующих десятилетия. Если бы они объединились на национальном уровне, правительству пришлось бы полагаться для обеспечения большинства на консерваторов и национал-либералов, силы которых убывали.

В начале 1901 года произошло событие, глубоко потрясшее Вильгельма. Готовилось празднование 200-летия возвышения Пруссии и ее превращения в королевство, когда до него дошел слух, что его бабушка умирает. Вильгельм отменил все мероприятия и поспешил в Осборн. Он заявил, что едет в Англию не как император, а как внук, он исполняет свой святой долг и еще ни у кого на свете не было такой бабушки. Несмотря на все недоразумения, эмоциональная связь между ними никогда не прерывалась. Он всю жизнь был ей предан, возможно, потому, что она неизменно выказывала приязнь и понимание его чувств и, даже если была недовольна, не изменяла всегдашней честности и вежливости. И бабушка, и внук в глубине души были эмоциональными натурами, но королева, в отличие от Вильгельма, сумела дисциплинировать себя. Чему это приписать? Разности характеров или окружения? Трудно сказать. Возможно, он чувствовал то же самое, что Наполеон к мадам Мер – по крайней мере отчасти. «Если ты умрешь, – говорил он, – в мире останутся только люди, которые ниже меня» (кроме, разумеется, вечного Франца Иосифа).

Растолкав других присутствующих со своей обычной импульсивностью и горячностью, Вильгельм подошел к кровати умирающей и там остался. Эту сцену он так никогда и не смог забыть. Когда его впоследствии спросили, правда ли, что он держал королеву на руках, когда она умерла, он ответил: «Да, она была очень легкая – такая легкая». Говорят, она не узнала Вильгельма, приняв за его отца. Кайзер удивил всех своей нежностью и твердостью. Выгнав из комнаты лакеев, он вместе с дядей уложил тело в гроб, и, хотя новый король должен был ехать в Лондон, Вильгельм, к большому недовольству своей супруги и свиты, остался до похорон, состоявшихся двумя неделями позже. Историческое событие едва не стало еще более историческим. Королевский поезд выехал из Портсмута на девять минут позже установленного времени. Машинисту было приказано во что бы то ни стало компенсировать задержку, поскольку король не выносит