«юным мечтателем» или «мечтательным юнцом». Как обычно, он приписывал самые худшие мотивы всем, кроме себя, и сказал, что предложение было выдвинуто, только чтобы дать России дешевую защиту (в чем, к сожалению, была доля правды). Он высмеял предложение французов провести конференцию с участием только военных министров и ограничиться обсуждением технических военных вопросов. Когда, несмотря ни на что, конференция все же собралась в июне 1899 года в Гааге, германская делегация получила от хозяина приказ «привнести здоровый реализм в массу русского лицемерия, чуши и лжи». В основном благодаря усилиям немцев предложение о разоружении было направлено правительствам без обсуждения, а предложение о введении третейского суда для разрешения спора между странами лишили обязательности. Такая политика являлась скорее честной, чем благоразумной, и привела к тому, что главную вину за скудость результатов возложили на здоровых реалистов. Поскольку большинство других государственных деятелей, от лорда Солсбери до турецкого султана, считали идею странным тщеславием, такой результат вряд ли можно считать справедливым. Германия – сторонница взгляда, что суверенное национальное государство дает окончательный ответ на проблемы человечества. Вильгельм, услышав, что американцы регулярно молились за успех конференции, попросил Бога простить «ханжеских фарисеев». Одновременно он обещал надрать уши всем, кто предложит ему ограничить призыв. Когда дело дошло до описания, что он сделает с решениями конференции, он прибег к совсем уж ненормативной лексике. Он видел, что разоружение – процесс трудный, а то, что он тем не менее желателен, Вильгельм видеть отказывался.

Одной из причин, мешавших Вильгельму оценить важность Фашоды, было то, что его ум занимали совершенно другие вещи. Вместе с Доной, Бюловом, Эйленбургом и группой избранных германских священнослужителей кайзер в октябре 1898 года отбыл в Палестину. Это было сочетание экскурсионной поездки и паломничества. Туда он добирался через Константинополь, а обратно – через Дамаск, Бейрут, Родос и Мальту. Кайзер искренне негодовал, если кто-то видел в этой поездке политические мотивы. «Это обескураживает, когда видишь, что чувство истинной веры, которое ведет христианина в страну, где наш Спаситель жил и страдал, почти исчезло среди так называемых лучших классов девятнадцатого века. Официальной целью путешествия было посещение церкви Спасителя в Иерусалиме, построенной германскими протестантами. Чтобы показать беспристрастие в отношении верований своих подданных, Вильгельм одновременно презентовал германским католикам участок земли, где по традиции произошло Успение Святой Девы, который он с трудом выманил у султана. Кайзер, однако, не был впечатлен тем, какими он увидел христиан в Святом городе. Дона решила, что единственный недостаток – необходимость видеть слишком много евреев. Тем не менее самая примечательная встреча Вильгельма во время поездки произошла с Теодором Герцлем и еще четырьмя еврейскими общественными деятелями, которые специально приехали из Вены, чтобы просить императорской защиты для идеи создания крупной еврейской колонии в Палестине. Вильгельму идея понравилась. «Ваше движение, с которым я хорошо знаком, основано на крепкой, здоровой идее. Здесь хватит места для всех. Личные наблюдения убедили меня, что земля здесь плодородна. Нужна только вода и деревья» (императорская чета сочла, что в Палестине очень жарко). Помимо этого, больше ничего не известно об интересе Вильгельма, возможно, потому, что реакция султана была неблагоприятной.

Мусульманам уделялось почти столько же внимания, сколько христианам. Вильгельм сказал германскому протестантскому сообществу, что они должны впечатлить неверных своими жизнями и характерами, а не проповедями. В Дамаске[35] он больше думал о Саладине, чем о Сауле. Вильгельм заверил турецкого султана и триста миллионов мусульман, халифом которых он являлся, что германский император всегда будет их другом. Он считал, что этой речью завоевал вечную симпатию мусульманского мира к Германии и ее правителю. Главными результатами путешествия стали рост интереса Вильгельма к Турции, постепенно распространившийся на весь Средний Восток, и повышение нервозности французов, русских и британцев, среди которых жила немалая часть этих трехсот миллионов мусульман. Ослаблению этой нервозности нисколько не способствовал тот факт, что спустя два месяца султан дал немцам концессию на строительство на восточном берегу Босфора гавани и железнодорожной станции.

В одной из бесед с британскими министрами Гацфельд, как ему и было велено, говорил о «маленьких концессиях, которые понизят степень международных предрассудков и подготовят почву для более строгого и официального союза». Бальфур, немало позабавленный, постарался не выразить несогласия с такой формулировкой. «Хотя я, конечно, благосклонно отношусь к англо-германскому соглашению, оно должно быть заключено, в худшем случае, на равных». В продолжение этого курса Гацфельд получил строго секретный список территорий, которые наметила для себя Германия. Среди них пять частей Африки, три части Азии (в том числе, как минимум, одна на Филиппинах), и в южных морях Каролинские острова и Самоа. Эти территории не входили в британские владения. Они принадлежали Испании и Португалии, и переговоры начались с португальских колоний. Бедность Португалии, усугубленная международной тяжбой из-за железной дороги к заливу Делагоа, позволяли предположить, что страна не станет цепляться за свои колонии. И если предстояло распределение, Германия не была намерена оказаться в стороне. Британское правительство, как всегда, старалось не решать заранее, что будет делать в той или иной гипотетической ситуации. Но, памятуя о телеграмме Крюгеру и ожидая новых проблем с бурами, Бальфур считал, что было бы опрометчиво рисковать, отдав немцам залив Делагоа, и потому в августе 1898 года он согласился на предварительный раздел португальских колоний, который, если, конечно, состоится, отдавал Британии, помимо всего прочего, весь мозамбикский юг Замбези. Сделку активно не одобрили пангерманцы, которые заявили, что главный козырь был уступлен по наущению германо-еврейских банковских кругов на Ранде. Вильгельм, однако, сказал Бальфуру в 1899 году, что считает договор урегулированием отношений двух стран в Южной Африке на все времена. Французы и русские «даже не знают, что в нем. Иногда я слегка приподнимаю крышку ящика и даю им заглянуть, но потом захлопываю ее снова. Им это не нравится». Такую оценку договора всячески поддерживал и раздувал Бюлов, который после его заключения отметил, что теперь Вильгельм может посетить восьмидесятилетний юбилей своей бабушки (май 1899 года), как Arbiter mundi[36]. Достижение было слегка преувеличено. Германия ошибочно полагала, что, несмотря на существование франко-русского и Тройственного союза, она находится в промежуточном положении между двумя враждебными группировками. Но сделка не нравилась не только русским, французам и пангерманцам. Лорд Солсбери, болевший, когда она заключалась, денонсировал ее, как предательство старого союзника. Чтобы предотвратить ситуацию, которую он предвидел, он настоял на заключении второго тайного соглашения, предохраняющего Португалию от банкротства. Второй договор не предусматривал явных нарушений обязательств первого, тем не менее цели двух договоров являлись отчетливо противоречивыми. Когда немцы узнали о втором договоре