опозданий. Если это правда, скорость поезда после Холмвуда была доведена до 90 миль в час, и на крутых виражах после Доркинга он едва не сошел с рельсов. «Железнодорожники, ехавшие на том же поезде, знали, что 92 мили в час у Холмвуда – огромная скорость, но в районе Доркинга, где скорость ограничена 30 милями в час, им пришлось поволноваться». Роковой несчастный случай мог изменить европейскую историю, хотя, зная характер кронпринца, вряд ли эти перемены были бы к лучшему. Как бы то ни было, старая королева, не любившая скорость и железную дорогу, проделала свой последний путь, имея две минуты в запасе, а кайзер, привыкший к тряске своего личного поезда, послал человека к машинисту, чтобы выразить свое восхищение: такой маленький мотор, а едет так быстро.

Британская публика, в отличие от немцев, была удивлена и довольна поведением Вильгельма. Одним из первых деяний нового короля стало присвоение кайзеру звания фельдмаршала, а кронпринцу – рыцарского ордена Подвязки. Герцог Йоркский, болевший корью, лежал в соседней комнате, а Вильгельм всегда панически боялся инфекции, но все равно все прошло хорошо. Политические последствия были важными. Еще до того, как стало известно, что королева умирает, Экардштейн и Чемберлен имел долгую беседу об англогерманском союзе, в рамках которого Чемберлен предложил начать с соглашения по Марокко. Когда, добравшись до Лондона, Вильгельм об этом узнал, он телеграфировал Бюлову: «Итак, они, кажется, идут в том направлении, что мы давно ожидали». Бюлов поспешно предостерег кайзера, посоветовав ему не проявлять слишком большой заинтересованности, и в разговоре с Лансдауном (накануне осенью ставшим министром иностранных дел) кайзер в основном вел речь о недостатках русских: «Не говорите о Европе! Россия – азиатская страна. Царь может только жить в деревенском доме и выращивать репу… Французы полностью разочаровались в русских и в царе. Разумеется, русские великие князья любят Париж и по девочке на каждом колене, но между двумя странами любви нет. Россия – банкрот, но получит все деньги, какие захочет, на Уолл-стрит, поскольку Америка станет дружить с Россией из ненависти к Германии, а Россия желает направить американскую предприимчивость в долину реки Янцзы».

Постоянный акцент на необходимость для Англии, Франции и Германии держаться вместе против Америки и России, несомненно, должен был убедить британцев, что для нее нет другого более подходящего союзника, чем Германия. Но, возбудившись от собственных новых идей, Вильгельм поразил французского посла в Лондоне Поля Камбона замечанием, что хочет видеть Францию сильной, чтобы на ее помощь можно было положиться в случае трудностей. Более того, он сказал Жюлю Камбону, французскому послу в Берлине, что борьба Европы, представленной Германией, Францией и Британией, против Азии, представленной Россией, Японией и США, неминуема. В то же время он сказал графу Меттерниху, сопровождавшему его в Лондоне, что не может бесконечно выбирать между Россией и Британией, потому что рискует оказаться между двумя стульями. Изменив эту концепцию, он заявил Лансдауну, что традиционная британская политика поддержания баланса сил в Европе «взорвана». «Это я – баланс сил в Европе, поскольку германская конституция оставляет решения, касающиеся внешней политики, мне. В результате нет оснований беспокоиться, если в Германии вдруг появятся пробурские симпатии. Все равно политику делаю я». Подобная мания величия не была новой. Ее повторение именно в этот момент, возможно, было способом кайзера передать британцам, что не стоит рассматривать антибританские чувства в Германии как препятствие к союзу, поскольку оно не имеет практического значения.

В течение следующих недель русские планы на Маньчжурию вызвали переполох, и Британии понадобилась помощь Германии, чтобы им противостоять на базе соглашения 1900 года. Но еще во время его подписания Гацфельдт написал, что «если [англичане] хотят от нас большего, особенно если, по их мнению, мы должны навлечь на себя враждебность русских, они должны дать нам намного больше взамен». А Бюлов теперь отрицал, что оно применимо к Маньчжурии. В конце концов, Россию принудили к сдержанности угрозы Японии, а Вильгельм назвал британских министров «полными олухами» за то, что они упустили блестящую возможность урегулировать счеты с Россией. Эти слова дошли до короля Эдуарда, который не счел их смешными. «Интересно, что скажет кайзер, если я назову его министров подобными прозвищами?»

В ходе обсуждений по Маньчжурии Экардштейн сказал Лансдауну, что в случае русско-японской войны англо-германский оборонительный союз поможет ее локализовать. Поскольку любая ссылка на союз шла вразрез с его инструкциями, он представил эту инициативу как исходящую от другой стороны. Гацфельд получил указание отвечать, что любой договор должен заключаться с Тройственным союзом в целом. После этого началось рассмотрение возможности заключения оборонительного союза между Тройственным союзом и Британской империей, возможно, с участием Японии. Договор следовало обнародовать, и он вступит в силу, как только одна из подписавших его сторон подвергнется нападению двух или более стран. После перерыва, вызванного болезнью Солсбери, вопрос был снова поднят, опять-таки по предложению Экардштейна, между Лансдауном и Гацфельдом, причем каждый из них старался заставить второго дать письменные предложения. Вскоре после этого Гацфельд заболел и вернулся в Германию.

В августе умерла вдовствующая императрица, и король Эдуард прибыл в Германию на ее похороны. Во время его визита к кайзеру был поднят вопрос о союзе, и Вильгельм, от которого, по-видимому, скрыли недавние переговоры, выразил недовольство отсутствием прогресса после его визита весной. Он предупредил короля, что приемлемым может стать только официальный договор с Тройственным союзом[41]. Этого, однако, не последовало, поскольку Бюлов и германское министерство иностранных дел дали указание не проявлять инициативу с германской стороны. Вопрос, однако, обсуждался некоторое время британскими министрами, и перед самым Рождеством Лансдаун, не желавший показаться невежливым из-за того, что не дал ответ на то, что считал германским предложением, сказал Меттерниху (ставшему преемником Гацфельда), что правительство ее величества не считает благоприятным время для принятия предложения Германии в том виде, в каком оно существует. Однако предполагается, что две страны могут прийти к соглашению о проведении совместной политики по конкретному вопросу или в конкретной части света. Меттерних без колебаний ответил, что ни одно подобное предложение не будет благосклонно встречено германским правительством. Все или ничего. Король почувствовал некоторую тревогу и в рождественском письме Вильгельму выразил надежду, что две страны могут работать вместе на благо мира. Вильгельм ответил: «Я с радостью отвечаю взаимностью на все сказанное об отношениях наших двух стран и наших личных отношениях. Мы одной крови, одной веры и принадлежим к великой тевтонской расе, которой небеса доверили мировую культуру – в отличие от восточных рас. Нет другой расы, которой Бог доверил бы