Приноровиться к крохотной, привыкшей к тепломуяпонскому асфальту, а отнюдь не к московской наледи, «хонде» оказалось довольнопросто. И лавировать между машинами у меня тоже получалось достаточно лихо. Новот скорости настоящей мокик не давал — километров тридцать от силы. И я понял,что не успею. Даже если брошу трудягу-«хонду» и нырну в ближайшее метро — отстанции метро «Университет» до главного шпилястого здания все равно далеко.Можно, конечно, заморочить очередного автомобилиста, но где гарантия, что мыубережемся от утренних пробок? Я смутно помнил, что в районе Университетапроспекты широченные, но уверенности у меня все равно не было. Если же и дальшеехать на «хонде» — я сохранял мобильность практически до цели. Но, с другойстороны, дорогу я себе представлял только в общих чертах. Не москвич я, увы.Надеяться на безотказного доселе внутреннего помощника? Можно, конечно. Новдруг он подведет именно сейчас? В самый ответственный момент? Обычно таквсегда и случается.

Я прислушался к себе. В лицо хлестал холодныйветер, насыщенный отработанными газами. Москва дышала углекислым газом…

Мой верный помощник, видимо, спал.

Садовое кольцо и метро «Парк культуры» япроскочил. Но когда впереди замаячило здание станции «Фрунзенская», я решилспускаться под землю. Время требовало.

Я не успел даже дойти до ступенек перед входомв метро, а мокик уже сперли. Коротко хрюкнул, запускаясь, двигатель, и кто-топроворный погнал трудолюбивый и безотказный японский механизм прочь, торопясьнырнуть куда-нибудь в боковые улочки. Эх, люди-люди… Заботятся о вас Светлые,защищают, берегут, а вы быдлом были, быдлом и остаетесь. Зверьем без совести исострадания. Растолкать локтями, украсть, продать, набить брюхо, а там — хотьтрава не расти. До чего же противно…

Через турникеты я просто перепрыгнул — всумраке, незримой тенью. Некогда было покупать карточку и совать ее в щельмагнитоприемника. Ничего, страна не обеднеет.

И по эскалатору я соскользнул, не выходя изсумрака. Вскочил на медленно ползущую ленту перил и ринулся вниз, едва успеваяв вязком сером киселе переставлять ноги. От платформы как раз готовился отойтипоезд; пока я соображал, идет ли он в нужную сторону, двери успели закрыться.Ну, ничего, мне это не помеха. А вот поехать в центр мне совсем не улыбалось.

В вагон я вскочил прямо сквозь дверь, черезсумрак. Легонько раздвинул изумленных пассажиров и возник словно бы из пустоты.

— Ой! — сказал кто-то.

— Скажите, это Москва? — ляпнул я зачем-то. Изглупого жеребячьего озорства, наверное.

Мне не ответили. Ну и ладно. Зато свободногоместа вокруг сразу стало заметно больше. Я взялся за поручень и закрыл глаза.

«Спортивная». Закрытые «Воробьёвы горы» —поезд еле ползет; в щелях между неплотно пригнанными металлическими щитами то идело мелькают электрические огоньки и льется серый полусвет наступающего утра.Уже рассветает…

Наконец, «Университет». Эскалатор, длиннющий изапруженный. Снова приходится ждать. Все, я точно опоздал.

Наверху было почти светло. Окончательноосознав, что к началу заседания не поспеть, я вдруг совершенно успокоился иперестал торопиться. Совсем. Добыл из кармана бусины наушников, оживил плейер сдиском Антона Городецкого и пошел ловить машину.

— Время, — тихо провозгласил Инквизитор. —Все, кто не успел ко сроку, ответят позже по всей строгости Договора.

Присутствующие поднялись на ноги. И Темные, иСветлые. И сотрудники Дозоров, и судьи. И Гесер, и Завулон, о котором вседумали, будто его нет в Москве. И Инквизитор Максим, и двоеИнквизиторов-наблюдателей, облаченных в серые балахоны. Все, кто собрался вбашенке главного здания Московского университета. Маленькое помещениепятиугольной формы невидимым сумеречным этажом накрывало музей землеведения и служилоисключительно для нечастых заседаний трибунала Инквизиции. В послевоенные годысумеречные помещения строили довольно часто — это обходилось дешевле, чемпостоянное противодействие ГБ и милиции, постоянно сующим нос не в свое дело.Было прекрасно видно, как на востоке из-за горизонта наползает алое сияниевосхода и с каждой минутой блекнут феерические сполохи, все еще пляшущие надзданием МГУ со времени концерта Жан-Мишеля Жарра на московском юбилее. Инымследы лазерного представления будут видны еще долго, даже без входа в сумрак,где цвета блекнут и исчезают. Очень уж много людей восхищенно смотрели закрасочным представлением, выплескивая свои эмоции в сумрак.

Максим, облаченный в обычный деловой костюм, ане в балахон, как другие Инквизиторы, мановением руки развернул в сумраке сероеполотно, испещренное пылающими красными буквами. Три десятка голосов сталинараспев читать:

«Мы — Иные. Мы служим разным силам. Но всумраке нет разницы между отсутствием Тьмы и отсутствием Света…»

Огромному городу и огромной стране былоневдомек, что почти все, кто определяет судьбы России, собрались сейчас здесь,а вовсе не в Кремле. В запущенной тесной каморке под самым шпилем здания МГУ,где в лежалую пыль поставлены стулья, легкие креслица, даже пляжные шезлонги —кто что сподобился принести. Столом никто не озаботился — его и не было.

Иные не очень чтят дешевые ритуалы: суд — этодействие, а не действо. Поэтому никаких мантий, париков и скатертей. Лишь серыебалахоны наблюдателей, но никто уже толком и не помнит, почему Инквизиторыиногда носят эти балахоны.

«Мы ограничиваем свои права и свои законы. Мы— Иные…»

Алые буквы Договора горели в полумраке,олицетворяя Истину и Правосудие. И звучали голоса:

«Мы — Иные…»

Три десятка голосов:

«Время решит за нас».

Договор был прочитан и начался, собственно,Трибунал. По традиции — с наименее важных дел.

Судья, один из облаченных в балахонИнквизиторов, не вставая с вертящегося рояльного табурета, без всякойторжественности, вполне будничным тоном объявил:

— Дело первое. Браконьерство со стороныТемных. Введите виновную.

Даже не подозреваемую — виновную. Вина ужедоказана. Свидетели лишь помогут уточнить обстоятельства и степень вины. А судвынесет приговор. Безжалостный и справедливый.

— К сожалению, прибыли не все свидетели. Нехватает Виталия Рогозы, Иного, зарегистрированного в Николаеве, Украина, ивременно зарегистрированного в Москве, отсутствующего по невыясненной причине;а также Андрея Тюнникова и Екатерины Сорокиной, погибших в результате дел,которые будут рассматриваться несколько позднее…

Суд был кратким и жестким: