– А ты можешь? Правда, можешь?

– А что, поменяюсь с Герби отсеками... Увижу, как он там.

Скажу, что ты в норме. Нет, сказать не получится... я емулучше записку или что-нибудь такое.

– Ты что, это ведь опасно!

– Ну, это если часто. А разок можно – я ведь твой должник.Надо глянуть, что с ним.

Она бросилась к нему на шею и расцеловала. Рэйнберд прижалее к себе. По-своему он любил ее, сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас онапринадлежала ему, а он, хотелось верить, ей. До поры до времени.

Они сидели, почти не разговаривая, и Чарли задремала. Но тутон сказал такое, от чего она мгновенно проснулась, как от ушата холодной воды:

– Ну и зажги ты им, если можешь, какую-нибудь дерьмовуюкучку, пусть подавятся.

Чарли на секунду потеряла дар речи.

– Я же тебе объясняла, – сказала она. – Это все равно что...выпустить из клетки дикого зверя. Я ведь обещала больше так не делать. Этотсолдат в аэропорту... и эти люди на ферме... я убила их... я их сожгла! – Кровьбросилась ей в лицо, она опять была готова расплакаться.

– Ты, я так понял, защищалась.

– Ну и что. Все равно я...

– И к тому же спасала жизнь своему отцу, разве нет? Молчит.Но до него докатилась волна ее горестного замешательства. Он поторопилспрервать паузу, пока она не сообразила, что и ее отец тоже мог погибнуть в томпожаре.

– А твой Хокстеттер... видел я его. В войну я на такихнасмотрелся. Дерьмо высшей пробы. Все равно он тебя обломает – что так, чтоэдак.

– Вот и я боюсь, – тихо призналась она.

– Этот тип тебе еще вставит горящий фитиль в зад! Чарлигромко захихикала, хотя и смутилась; по ее смеху всегда можно было определитьстепень дозволенности шутки. Отсмеявшись, она заявила:

– Все равно я ничего не буду поджигать. Я дала себе слово.Это нехорошо, и я не буду.

Пожалуй, достаточно. Пора остановиться. Можно, конечно, идальше ехать на интуиции, но он уже побаивался. Сказывалась усталость.Подобрать ключи к этой девочке не легче, чем открыть самый надежный сейф.Ехать-то дальше можно, но ежели по дороге споткнешься – пиши пропало.

– Все, молчу. Наверно, ты права.

– А ты, правда, сможешь увидеться с папой?

– Постараюсь, подружка.

– Мне тебя даже жалко, Джон. Вон сколько ты тут со мнойпросидел. Но, знаешь, я так рада...

– Чего там.

Они поговорили о том о сем, Чарли пристроилась у него наруке. Она задремывала – было уже очень поздно, – и когда минут через сорок далисвет, она крепко спала. Поерзав оттого, что свет бил ей прямо в глаза, онаткнулась ему под мышку. Он в задумчивости смотрел на тонкий стебелек шеи, наизящную головку. В столь хрупкой оболочке такая сила? Возможно ли? Разумотказывается верить, но сердце подсказывало, что это так. Странное и какое-тоголовокружительное чувство раздвоенности. Если верить сердцу, в этой девочкетаилось такое, что никому и не снилось, ну разве только этому безумцу Уэнлессу.

Он перенес ее на кровать и уложил под одеяло. Когда онукрывал ее, она забормотала сквозь сон. Он не удержался и поцеловал ее.

– Спокойной ночи, подружка.

– Спокойной ночи, папочка, – сказала она сонным голосом.После чего перевернулась на другой бок и затихла.

Он постоял над ней еще немного, а затем вышел в гостиную.Десятью минутами позже сюда ворвался сам Хокстеттер.

– Генераторы отказали, – выпалил он. – Гроза. Чертовы замки,все заклинило. Как она тут...

– Не орать, – прошипел Рэйнберд. Он схватил Хокстеттерасвоими ручищами за отвороты рабочего халата и рывком притянул к себе, нос кносу. – И если вы еще хоть раз при ней узнаете меня, если вы еще хоть раз забудете,что я простой уборщик, я вас убью и сделаю из вас рагу дл кошек.

Хокстеттер издавал нечленораздельные звуки. Он давилсяслюной.

– Вы меня поняли? Убью. – Рэйнберд дважды встряхнул его.

– По-по-понял.

– Тогда вперед, – сказал Рэйнберд и вытолкал Хокстеттера накотором лица не было, в коридор.

Он в последний раз обернулся, а затем выкатил свою тележку изакрыл дверь; замок сработал автоматически. А Чарли спала себе безмятежно, какне спала уже много месяцев. А может быть, и лет.

МАЛЕНЬКИЕ КОСТРЫ, БОЛЬШОЙ БРАТ

Небывалая гроза прошла. И время прошло – три недели.Затяжное влажное лето продолжало властвовать над восточной Виргинией, но ужераспахнули свои двери школы, и грузноватонеуклюжие желтые школьные автобусызасновали взад-вперед по ухоженным дорогам вокруг Лонгмонта. В не таком уждалеком Вашингтоне, округ Колумбия, брал разгон очередной гон законоверчения,сплетен и инсинуаций в привычной атмосфере показухи, порожденной национальнымтелевидением, системой продуманной утечки информации и густым туманом, которыйумеют напускать твердолобые.

Все эти перемены не отразились на жизни двух особняков,построенных до гражданской войны, с их кондиционированными комнатами иразличными службами в нижних этажах. Кое-что общее, впрочем, было: Чарли Макгитоже начала учиться. Идея принадлежала Хокстетеру, но если б не Джон Рэйнберд,Чарли ни за что бы не согласилась.

– Хуже не будет, – сказал он. – Разве это дело, чтобы такаяумница отстала от своих однолеток. Да если б мне, черт возьми... извини,Чарли... если б мне дали настоящее образование, а не восемь классов... Драил бысейчас полы, как же. И потом, как-никак отвлечешься.

И она сделала это – ради Джона. Явились учителя: молоденькийпреподаватель английского языка, пожилая математичка, средних лет француженка вочках, мужчина в инвалидной коляске, преподававший естественные науки. Она ихдобросовестно слушала и, кажется, неплохо успевала... но все это ради Джона.

Джон трижды рисковал своим местом, передавая записки ееотцу, и, чувствуя собственную вину, Чарли старалась доставить Джонуудовольствие. Он и ей передавал известия об отце: с ним все в порядке, он рад,что и с Чарли тоже, и еще – он участвует в серии тестов. Это ее огорчило, ноона уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, по крайней мере отчасти, –то, что нехорошо для нее, может быть хорошо для отца. А что хорошо дл нее,начинала думать она, лучше всего знает Джон. Его бесхитростная, несколькозабавная манера говорить (не успевает извиниться, как уже опять выругался – вотумора) действовала на нее безотказно.