Она слегка поежилась, увидев, как сверкнул его здоровыйглаз.

– Ты можешь многого добиться, если согласишься иметь с нимидело. Тебе останется только время от времени дергать за ниточки.

– Ниточки... – повторила Чарли, заинтригованная.

– Именно! Они еще разрешат тебе на солнышке погреться, вотувидишь. Может, и в Лонгмонт свозят купить чего-нибудь.

Переберешься из этой поганой клетки в нормальный дом.Поиграешь с другими ребятами. Увидишь...

– Папу?

– Ну конечно.

Конечно – нет, ибо стоит им увидеться и сопоставитьинформацию, как добрый дядя уборщик окажется слишком добрым, чтобы поверить внеподдельность его доброты. Рэйнберд не передал Энди Макти ни единой записки.Хокстеттер посчитал, что игра не стоит свеч, и хотя его соображения Рэйнбердобычно в грош не ставил, на этот раз пришлось согласиться.

Одно дело заморочить восьмилетней девочке голову сказкамипро то, что на кухне нет «жучков» и можно шепотом говорить на любые темы, идругое – потчевать этими сказками ее отца, путь даже смурного от наркотиков.Может статься, не настолько уж он смурной, чтобы не сообразить, какую игру онизатеяли с Чарли, поскольку испокон веку полиция прибегает к этой игре в доброгои злого следователя, когда ей надо расколоть преступника.

Вот и приходилось поддерживать легенду о записках,передаваемых ее отцу, а заодно и другие легенды. Да, он видел Энди, и довольночасто, но исключительно на экране монитора. Да, Энди участвует в серии тестов,но он давно выхолощен, он не сумел бы внушить даже ребенку, что кукурузныехлопья – это вкусно. Энди превратился в большой толстый ноль, для которого несуществует даже собственной дочери – ничего, кроме ящика и очередной таблетки.Если бы она увидела, что они с ним сделали, она бы окончательно замкнулась, аведь Рэйнберд ее уже почти открыл. Да она сейчас сама рада обманываться. Поэтомувсе что угодно, только не это. Чарли Макги никогда не увидит отца. Рэйнбердподозревал, что Кэп уже готов отправить Макги на Маун, за колючую проволоку,благо свой самолет под рукой. Но об этом ей знать совсем уж ни к чему.

– Думаешь, они мне разрешат с ним увидеться?

– Спрашиваешь, – ответил он не задумываясь. – Не сразу,конечно. Он ведь их козырная карта в игре с тобой. Но если ты вдруг скажешь –стоп, никаких больше экспериментов, пока я не увижу папу... – Фраза повисла ввоздухе. Соблазнительная приманка. Правда, насаженная на острый крючок и к томуже отравленная, но в таких тонкостях эта храбрая маленькая рыбка неразбиралась.

Она в задумчивости смотрела на него. Больше она ничего несказала. Тогда.

А спустя неделю Рэйнберд резко изменил тактику. Не то чтобыбыл конкретный повод, скорее интуиция подсказала, что с советами ему уже нечегосоваться. Сейчас больше пристала роль смиренника – так Братец Кролик смиренноупрашивал Братца Лиса не бросать его в терновник.

– Помнишь наш разговор? – начал Рэйнберд. Он натирал пол вкухне. Чарли с преувеличенным интересом рылась в недрах открытого холодильника.Она стояла нога за ногу, так, что видна была нежно-розовая пятка, в этой позебыло что-то от уже зрелого детства, что-то почти девическое и все жеангельскиневинное. Он опять почувствовал прилив нежности. Чарли повернула кнему голову. Конский хвостик лег на плечо.

– Да, – неуверенно сказала она. – Помню.

– Я вот о чем подумал: ну куда я лезу со своими советами? Дая даже не знаю, как взять ссуду в банке, не то что...

– Ну при чем тут это, Джон?

– Притом. Имей я голову на плечах, я бы сейчас был вродеэтого Хокстеттера. С дипломом.

В ее ответе звучало открытое презрение:

– Папа говорит, любой дурак может получить диплом – были быденьги.

Он поздравил себя с удачей.

Через три дня рыбка проглотила приманку.

Чарли сказала, что согласна принять участие в их тестах. Ноона будет осторожна. И заставит их тоже быть осторожными, если они сами непримут мер. Ее личико, осунувшееся и бледненькое, исказила страдальческагримаса.

– А ты хорошо подумала? – спросил ее Джон.

– Хорошо, – прошептала она.

– Ты делаешь это для них?

– Нет!

– Правильно. Для себя?

– Да. Для себя. И для папы.

– Тогда ладно, – сказал он. – Но ты должна их заставитьплясать под твою дудку. Слышишь, Чарли? Ты им показала, что умеешь бытьжесткой. И сейчас не давай слабину. Не то они сразу возьмут тебя в оборот. Будьжесткой. Понимаешь, о чем я?

– Да... кажется.

– Они свое получили – ты получаешь свое. Каждый раз. Ничегозадаром. – Он вдруг ссутулился. Огонь потух в глазу. Всякий раз, когда онстановился таким вот подавленным и разнесчастным, это было для нее тяжкимзрелищем. – Не позволяй им обращаться с собой так, как обращались со мной. Яотдал за свою страну четыре года жизни и вот этот глаз. Полгода просидел вземляной яме, погибал от лихорадки, ел насекомых, весь завшивел, задыхался всобственном дерьме. А когда я вернулся домой, мне сказали: «Спасибо тебе,Джон», – и вручили швабру. Они меня обокрали, Чарли. Поняла? Не давай им себяобокрасть.

– Поняла, – сказала она звенящим голосом. Лицо его немногопросветлело, он даже улыбнулся.

– И когда же прозвучит сигнал к бою?

– Завтра я должна увидеться с Хокстеттером. Скажу, чтосогласна... только чуть-чуть. И скажу ему, чего хочу я.

– Ты поначалу-то много не запрашивай, Чарли. Это какторговая сделка – я тебе, ты мне. Услуга за услугу, верно? Она кивнула.

– Но ты им покажешь, у кого в руках поводья? Покажешь, ктотут главный?

– Покажу.

Он еще шире улыбнулся.

– Так их, подружка!

Хокстеттер был в ярости.

– Что за игру вы затеяли, черт подери! – кричал он наРэйнберда. Они сидели в кабинете у Кэпа. «Раскричался, – подумал Рэйнберд. –Это в его присутствии ты такой смелый». Но, присмотревшись, как горят глазаХокстеттера, как побелели костяшки пальцев и заалели щеки, он счел за лучшее вовсеуслышание признать, что, пожалуй, переборщил. Осмелилс вторгнуться всвященные владения Хокстеттера. Одно дело было вытолкать его взашей в деньаварии – Хокстеттер допустил грубейший промах и знал это. Но тут разговор другой.

Рэйнберд обдумывал положение. И молча смотрел наХокстеттера.