После того разговора он больше не советовал ей что-либоподжигать, ни разу за десять дней. На подобные темы они теперь говорилишепотом, на кухне, где, сказал он, нет «жучков». Но вот однажды он спросил:

– Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения?– По ее просьбе он отставил «подружку» и стал звать ее по имени.

Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одноймысли о поджоге ее начинало колотить. Она вся напрягалась, руки леденели; вдокладных Хокстеттера это называлось «умеренной фобией».

– Я уже говорила, – ответила она. – Я не могу. И не буду.

– Не могу и не буду – разные вещи, – возразил Джон. Он мылпол – очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Онговорил, почти не шевеля тубами, будто каторжник под носом у охранника. Чарлимолчала.

– Есть кое-какие соображения, – сказал он. – Но если нехочешь слушать, если ты уже все решила, тогда молчу.

– Да нет, говори, – вежливо сказала Чарли, хотя предпочлабы, чтобы он помолчал, а еще лучше вообще не думал об этом, – только зря еемучает. Но ведь Джон столько для нее сделал... и ей так не хотелось обидетьего. Она нуждалась в друге.

– Понимаешь, тогда, на ферме, они не приняли мерпредосторожности, – начал Рэйнберд, – и узнали, чем это пахнет. Зато теперьсемь раз отмерят. В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полнобумаги и тряпок, пропитанных бензином?

– Но ведь... Он остановил ее жестом.

– Подожди, выслушай сначала.

– Слушаю.

– Они знают, что такой – э-э – такой пожарище ты устроилаодин раз. А тут им нужен маленький костер, Чарли. В этом вся штука. Костерок. Аесли что и случится – да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что способнатеперь лучше владеть собой... ну даже, допустим, что-нибудь случилось... ктобудет виноват, а? Ты, что ли? После того как тебе полгода выкручивали руки этиподонки. Тьфу ты. Извини, пожалуйста.

Как ни жутковато все это звучало, она прыснула в ладошку привиде его вытянувшейся физиономии. Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожалплечами.

– И еще я подумал вот о чем: чтобы научиться себяконтролировать, нужно тренироваться и еще раз тренироваться.

– Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не будуэто делать.

– Как знать, как знать, – не сдавался Джон. Он поставилшвабру в угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину.

В ведро полилась чистая вода. – А вдруг тебя поймаютврасплох?

– Ничего меня не поймают.

– Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозноговоспаления легких или, не знаю, какой-нибудь инфекции. – Это была одна изнемногих толковых мыслей Хокстеттера. – Тебе аппендикс вырезали?

– Не-е-ет...

Джон принялся начисто вытирать пол.

– Моему брату вырезали, только сначала у него там всенагноилось, так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белымбыло наплевать, живые мы или подохли. У брата была температура чуть не 105 поФаренгейту, он уже ничего не соображал, ругался по-черному и разговаривал непоймешь с кем. Принял нашего отца за ангела смерти, который пришел, чтобы егоунести, – представляешь, схватил нож со стола – и на родного отца... Разве ятебе не рассказывал?

– Не-ет, – прошептала Чарли, но уже не из страха бытьуслышанной, а от ужаса. – Хотел зарезать?

– Зарезать, – подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. – Но,конечно, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когдачеловек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.

У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не зналараньше.

– Если же ты научишься контролировать этот свой пиро... какего там...

– Как я смогу его контролировать, если я буду в бреду?

– Тут ты, Чарли, ошибаешься. – Рэйнберд обратился к метафореУэнлесса, той самой, которая год назад покоробила Кэпа. – Это как научишьсяходить в уборную. Когда научишься, как бы ни хотелось, – все равно дотерпишь. Убольных в бреду вся постель бывает мокрая от пота, но чтобы обмочиться – такоеслучается редко.

Правда, на этот счет Хокстеттер был несколько иного мнения,ну да чего уж там...

– Я что хотел сказать, стоит тебе поставить это дело подконтроль, и тебе не о чем волноваться. Черт заперт в коробочку. Но сначаланужно тренироваться и еще раз тренироваться. Как ты училась завязывать шнуркиили выводить буквы в детском саду.

– Но я... я не хочу ничего поджигать! И не буду! Не буду!

– Ну вот, все из-за меня, – расстроился Джон. – Разве ядумал... Прости, Чарли. В следующий раз прикушу свой длинный язык.

Но в следующий раз она сама завела разговор. Это произошлоспустя три или четыре дня, она успела хорошенько обдумать его построения... и,похоже, нашла в них один изъян.

– Они от меня не отстанут, – сказала она. – Будут требовать,чтобы еще зажигала, и еще, и еще. Если бы ты знал, как они за нами гонялись!Они не отвяжутся) Сначала, скажут, маленький костер, потом больше, потом ещебольше, потом... Я боюсь... боюсь!

Воистину, он не переставал ею восхищаться. Интуиция иприродный ум были у нее отточены до совершенства. Интересно, что сказал быХокстеттер, узнай он, что Чарли Макги в двух словах сформулировала их тщательноразработанный сверхсекретный план. Все их отчеты, посвященные Чарли, поднималивопрос о том, что пирокинез был лишь одним, пускай главным ее псионическимдаром, – к числу прочих Рэйнберд относил интуицию. Ее отец несколько разповторил, что Чарли знала о приближении агентов – Эла Стейновица и прочих – кферме Мэндерсов, знала задолго до того, как их увидела. Есть от чего хвостприжать. Если в один прекрасный день ее интуиция обратится на его, Джона,личность... говорят, никакой ад не сравнится с оскорбленной женщиной, а Чарли,обладай она хоть половиной тех способностей, которые он в ней подозревал,вполне способна устроить ад, во всяком случае его точную копию. И тогда емустанет очень жарко. Что ж, это добавляло остроты в его будни – что-то впоследнее время они пресноваты.

– Чарли, – ободряюще сказал он, – ты ведь не будешь этоделать задаром.

Она озадаченно смотрела на него. Джон вздохнул.

– Не знаю даже, как объяснить, – сказал он. – Привязался я ктебе, вот что. Ты мне вроде дочки. Как подумаю, что они тебя держат в этойклетке, к отцу не пускают, не разрешают гулять, играть, как другим девочкам...меня аж зло берет.