– А вы? – с горячностью спросила Чарли. Сердце у негорадостно забилось.

– Я объяснял им, что ничего не знаю, что мне нечего сказать,что обыкновенный салага со скаткой за плечами, да просто бирка с номером. А онине верят. А у меня все лицо... такая боль... я на коленях ползал, просил датьмне морфия... потом, говорят... ответишь – будет морфий. И в хороший госпитальотправим, как ответишь.

Пришел черед Чарли стиснуть ему руку. Она вспомнила глазаХокстеттера, показывающего ей на металлический поднос, где высится горкадеревянной стружки. ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ТЕБЕ ОТВЕЧУ... ПОДОЖГИ ЭТО, И Я СРАЗУОТВЕДУ ТЕБЯ К ОТЦУ. ТЫ МОЖЕШЬ УВИДЕТЬ ЕГО ХОТЬ ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ. Ее сердцезаныло от жалости к этому человеку с израненным лицом, к этому взросломумужчине, который боялся темноты. Как она понимала все, что ему довелосьпережить. Ей была знакома эта боль. По лицу потекли слезы – она беззвучнооплакивала его в темноте... его и немножко себя. То были невыплаканные за пятьмесяцев слезы. В них смешались боль и гнев – за Джона Рэйнберда, за отца, замаму, за себя. Эти слезы обжигали.

Она плакала беззвучно, но у Рэйнберда были не уши, а радары,и ему опять пришлось подавить ухмылку. Что и говорить, ловко он поддел броню.Есть простые замки, есть с секретом, но нет таких, к которым нельзя было быподобрать отмычку.

– Они мне так и не поверили. Они бросили меня в яму, а там теменьдаже днем. Места – только повернуться, я ползал, натыкаясь на обрубки корней...иногда сверху пробивалась полоска света. Кто-то подходил к яме – комендант, чтоли – все спрашивал: надумал отвечать на вопросы? Он говорил, что я стал похожна дохлую рыбу. Что у меня гниет лицо, что то же самое скоро будет с мозгом итогда я сойду с ума и умру. Он все спрашивал – не соскучился по солнышку? Япросил его... умолял... матерью своей клялся, что ничего не знаю. А они – ржут.Потом закладывали яму досками и землей присыпали. Живьем замуровывали. Теменьбыла... как сейчас...

Он задохнулся, и Чарли еще крепче стиснула его руку, даваяпонять, что она рядом.

– В этой яме был еще лаз метра на два. Я залезал туда,чтобы... ну, сама понимаешь. Вонь была такая – я думал, концы отдам, задохнусьот запаха собственного дерь... – Он застонал. – Прости. Недетская это история.

– Ничего. Рассказывайте, если вам от этого легче. Онпоколебался и решил добавить последний штрих:

– Я просидел там пять месяцев, пока меня не обменяли.

– А что же вы ели?

– Они швыряли мне гнилой рис. Иногда пауков. Живых. Огромныетакие пауки – древесные, кажется. Я гонялся за ними впотьмах, убивал их и ел.

– Фу, гадость какая!

– Они меня превратили в зверя, – сказал он и замолчал,тяжело переводя дыхание. – Тебе тут, конечно, живется получше, подружка, но, всущности, это одно и то же. Мышеловка. Как думаешь, дадут они наконец свет?

Она долго не отвечала, и у него екнуло сердце – не перегнулли он палку. Затем Чарли сказала:

– Неважно. Главное, мы вместе.

– Это точно, – согласился он и вдруг словно спохватился: –Ты ведь не скажешь им ничего, правда? За такие разговорчики они меня вышвырнутв два счета. А я держусь за работу. С таким лицом хорошую работу найтинепросто.

– Не скажу.

Еще немножко подалась броня. Теперь у них был общий секрет.

Он обнимал ее.

Он пытался представить, как обеими руками сожмет эту шейку.Вот главная его цель, остальное мура – эти их тесты и прочие игрушки. Она... атам, глядишь, и он сам. Она ему нравилась все больше и больше. Это уже былопохоже на любовь. Придет день, и он проводит ее за последнюю черту и будетжадно искать ответ в ее глазах. А если они дадут ему знак, которого он такдолго ждал... возможно, он последует за ней.

Да. Возможно, в этот мрак кромешный они отправятся вместе.

А там, за дверью прокатывались волны общего смятения – тогде-то далеко, то совсем рядом.

Рэйнберд мысленно поплевал на руки и с новыми силамипринялся за дело.

***

У Энди и в мыслях не было, что его не могут вызволить поодной простой причине: с выходом из строя электросети автоматически заклинилодвери. Потеряв всякое представление о времени, доведенный паническим страхом дополуобморочного состояния, он был уверен, что загорелось здание, уже, казалось,чувствовал запах дыма. Между тем небо расчистилось: дело шло к сумеркам.

И вдруг он мысленно увидел Чарли, увидел так ясно, будто онастояла перед ним.

(она в опасности, Чарли в опасности!)

Это было озарение, впервые за многие месяцы; в последний разс ним это случилось в день их бегства из Ташмора. Он давно распрощался с мыслью,что такое еще возможно, как и со своим даром внушения, и вот тебе раз: никогдараньше озарения не бывали столь отчетливыми, даже в день убийства Вики.

Так, может и дар внушения не оставил его? Не исчезбесследно, а лишь дремлет до поры?

(Чарли в опасности!)

Что за опасность?

Он не знал. Но мысль о дочери, страх за нее мгновенновоссоздали среди непроглядной черноты ее образ, до мельчайших деталей. И этавтора Чарли – те же широко посаженные голубые глаза, те же распущенные русыеволосы – разбудила в нем чувство вины... хотя вина – слишком мягко сказано, егоохватил ужас. Оказавшись в темноте, он все это время трясс от страха, от страхаза себя. И ни разу не подумал о том, что Чарли тоже, наверное, сидит в этойтемнице.

Не может быть, уж за ней-то они точно придут, если сразу непришли. Чарли нужна им. Это их выигрышный билет.

Все так, и тем не менее его не оставляла леденящаяуверенность – ей угрожает серьезная опасность.

Страх за дочь заставил его отбросить свои страхи, во всякомслучае, взять себя в руки. Отвлекшись от собственной персоны, он обрелспособность мыслить более здраво. Первым делом он осознал, что сидит в лужеимбирного пива, отчего брюки стали мокрые и липкие. Он даже вскрикнул отбрезгливости. Движение. Вот средство от страха.

Он привстал, наткнулся на банку из-под пива, отшвырнул ее.Банка загрохотала по кафельному полу. В горле пересохло; хорошо – вхолодильнике нашлась другая банка. Он открыл ее, уронив при этом алюминиевоекольцо в прорезь, и начал жадно пить. Колечко попало в рот, и он машинальновыплюнул его, а ведь случись такое даже час назад, его бы еще долго трясло отнеожиданности.

Он выбирался из кухни, ведя свободной рукой по стене. Вотсеке, где находились его апартаменты, царила тишина, и хотя нет-нет да идолетали какие-то отголоски, судя по всему, никакой паникой или неразберихой вздании не пахло. Что касается дыма, то это была просто галлюцинация. Духотаотчасти объяснялась тем, что заглохли кондиционеры.