– Скажите, Пиншо, что же, давить на пациента вас побуждаетклятва Гиппократа?

Пиншо пожал плечами, продолжая снисходительно улыбаться.

– Кроме того, вам разрешат небольшую прогулку, – сказал он.– По-моему, вы изъявляли такое желание?

Изъявлял. Жил он вполне прилично – насколько приличной можетбыть жизнь в клетке. За ним числились три комнаты и ванная, в его распоряжениибыл кабельный цветной телевизор с дополнительными каналами, по которым каждуюнеделю давали фильмы, только вышедшие на экраны. В светлой голове одного изэтих «жевунов» – возможно, то была голова самого Пиншо – родилось предложениене отбирать у него брючный ремень и не заставлять есть пластмассовой ложкой иписать разноцветными мелками. Вздумай он покончить с собой, его не остановишь.Ему достаточно перенапрячь свой мозг, чтобы тот взорвался, как перекачаннаяшина.

К его услугам были все удобства, вплоть до высокочастотнойдуховки в кухоньке. На стенах ярких тонов висели неплохие эстампы, на полу вгостиной лежал мохнатый ковер. Но с таким же успехом покрытую глазурью коровьюлепешку можно выдавать за свадебный торт; достаточно сказать, что все двери вэтой очаровательной квартирке без ручек. Зато дверных глазков было в избытке.Даже в ванной комнате. Энди подозревал, что каждый его шаг здесь не простопрослеживается, но и просматривается на мониторе, а если к тому же аппаратура уних работает в инфракрасном режиме, они тебя даже ночью не оставят в покое.

Он не был подвержен клаустрофобии, но слишком уж долгодержали его взаперти. Это его подавляло при всей наркотической эйфории. Правда,подавленность не шла дальше протяжных вздохов и приступов апатии. Да, онзаговаривал о прогулках. Ему хотелось снова увидеть солнце и зеленую траву.

– Вы правы, Пиншо, – выдавил он из себя, – я действительноизъявлял такое желание. Но дело кончилось ничем.

Поначалу Дик Олбрайт нервничал, явно ожидая от Энди любогоподвоха: или на голову поставит, или заставит кудахтать, или отмочит ещекакую-нибудь штуку. Как выяснилось, Олбрайт был ярым поклонником футбола. Эндистал его расспрашивать про последний сезон – кто встретился в финале, каксложилась игра, кому достался суперкубок.

Олбрайт оттаял. Завелся на двадцать минут про все перипетиичемпионата, и от его нервозности скоро не осталось и следа. Он дошел в своемрассказе до похабного судейства в финальном матче, что позволило «Петам»выиграть у «Дельфинов», когда Энди сказал ему: «У вас, наверно, во ртупересохло. Налейте себе воды.»

Олбрайт встретился с ним взглядом.

– И правда пересохло. Слушайте, я тут болтаю, а тесты... Всек черту испортил, да?

– Не думаю, – сказал Энди, наблюдая, как он наливает воду изграфина.

– А вы? – спросил Олбрайт.

– Пока не хочется, – сказал Энди и вдруг дал ему сильныйпосыл со словами: – А теперь добавьте немного чернил.

– Добавить чернил? Вы в своем уме?

С лица Пиншо и после теста не сходила улыбка, однакорезультаты его обескуражили. Здорово обескуражили. И Энди тоже был обескуражен.Когда он дал посыл Олбрайту, у него не возникло никакого побочного ощущения,столь же странного, сколь уже привычного, – будто его силы удваиваются. Иникакой головной боли. Он старался как мог внушить Олбрайту, что нет более здравогопоступка, чем выпить чернила, и получил более чем здравый ответ: вы псих. Что иговорить, этот дар принес ему немало мучений, но сейчас от одной мысли, что дарутрачен, его охватила паника.

– Зачем вам прятать свои способности? – спросил его Пиншо.Он закурил «Честерфилд» и одарил Энди неизменной улыбкой. – Я вас не понимаю.Что вы этим выигрываете?

– Еще раз повторяю, я ничего не прятал. И никого не дурачил.Я старался изо всех сил. А толку никакого. – Скорей бы дали таблетку! Он былподавлен и издерган. Цвета казались нестерпимо яркими, свет – резким, голоса –пронзительными. Одно спасение – таблетки. После таблеток его бесплодная яростьпри мысли о случившемся, его тоска по Чарли и страх за нее – все куда-тоотступало, делалось терпимым.

– И рад бы поверить вам, да не могу, – улыбнулся Пиншо. –Подумайте, Энди. Никто ведь не просит, чтобы вы заставили человека броситься впропасть или пустить себе пулю в лоб. Видимо, не так уж вы и рветесь напрогулку. Он поднялся, давая понять, что уходит.

– Послушайте, – в голосе Энди прорвалось отчаяние, – мне бытаблетку...

– Вот как? – Пиншо изобразил удивление. – Разве я не сказал,что уменьшил вам дозу? А вдруг всему виной торазин? – Он так и лучился. – Вотесли к вам вернутся ваши способности...

– Поймите, тут сошлись два обстоятельства, – начал Энди. –Во-первых, он был как на иголках, ожидая подвоха. Во-вторых, с интеллектом унего слабовато. На стариков и людей с низким уровнем интеллекта воздействоватьгораздо труднее. Развитой человек – дело другое.

– Вы это серьезно? – спросил Пиншо.

– Вполне.

– Тогда почему бы вам не заставить меня принести сию минутуэту злосчастную таблетку? Мой интеллектуальный показатель куда выше среднего.

Энди попытался... никакого эффекта.

В конце концов ему разрешили прогулки и дозу увеличили,предварительно убедившись, что он их в самом деле не разыгрывает, наоборот,предпринимает отчаянные попытки, но его импульсы ни на кого не действуют.Независимо друг от друга у Энди и у доктора Пиншо зародилось подозрение, что онпростонапросто израсходовал свой талант, растратил его, пока они с Чарли были вбегах: Нью-Йорк, аэропорт Олбани, Гастингс Глен... Зародилось у них обоих идругое подозрение – возможно, тут психологический барьер. Сам Энди склонялся ктому, что либо способности безвозвратно утеряны, либо включился защитныймеханизм и мозг отказывается дать ход тому, что может убить его. Он еще незабыл, как немеют щеки и шея, как лопаются глазные сосудики.

В любом случае налицо было одно – дырка от бублика. Поняв,что слава первооткрывателя, заполучившего неопровержимые лабораторные данные одаре внушения, ускользает от него, Пиншо стал все реже заглядывать к своемуподопечному.

Тесты продолжались весь май и июнь; сначала Энди имел дело сдобровольцами, позже – с ничего не подозревающими подопытными кроликами. Пиншопризнал, что это не совсем этично, но ведь и первые опыты с ЛСД, добавил он, невсегда были этичны. Поставив знак равенства между тем злом и этим, Пиншо,видимо, без труда успокоил свою совесть. А впрочем, рассуждал Энди, какаяразница: все равно я ни на что не способен.

Правда, месяц назад, сразу после Дня независимости, ониначали испытывать его дар на животных. Энди было возразил, что внушить что-либоживотному еще менее реально, чем безмозглому человеку, но Пиншо и его командапропустили это мимо ушей: им нужна была видимость деятельности. И теперь раз внеделю Энди принимал в кабинете собаку, или кошку, или обезьянку, что сильносмахивало на театр абсурда. Он вспоминал таксиста, принявшего долларовуюбумажку за пятисотенную. Вспоминал робких служащих, которых он встряхнул, чтобыони обрели почву под ногами. А еще раньше, в Порт-сити, Пенсильвания, онорганизовал программу для желающих похудеть, желали же в основном одинокие домохозяйки,имевшие слабость к тортикам из полуфабриката, пепси-коле и любым сандвичам –лишь бы что-нибудь повкуснее между ломтями хлеба; это как-то скрашивалобезрадостную жизнь. Большинство этих женщин уже сами настроились скинуть лишнийвес, оставалось их подтолкнуть самую малость. Что он и сделал. Еще Энди думал отом, как он обошелся с двумя молодчиками из Конторы, похитившими Чарли.