бухгалтерских книг. Он был очень богат и позволял себе дурачиться, как именно – легко догадаться, читая комедии Джонсона. Эта страсть осмеяна и в его ранних комедиях, и в пьесе «Черт выставлен ослом». Среди эпиграмм есть одна, гнусная, – эпиграмма LXXVIII, «To Hornet» [176], которая давно привлекает мое внимание. Она находится между эпиграммой «Тому, кто не желает, чтоб я называл его имя» («To one that desired me not to name him») и «Елизавете графине Ратленд». Смысл ее таков: «Рогоносец, ты наряжаешь жену, как для витрины, чтобы людей к себе привлечь: но привлекает всех она». Похоже, что Бен опять изгаляется над Ратлендом.

В пьесе «Черт выставлен ослом» есть такие строки: «Как он к ней (жене. – М. Л.) относится? – спрашивает Мэнли. – Прекрасно, – отвечает Уиттипол. – Сам для себя скуп, но в одном чувствителен: желает видеть ее во всевозможных нарядах». (Графиня Ратленд была большая модница, наряды ее стоили дорого.) Жена Фитсдотрела – исключение из всех других героинь Джонсона. Каннингэм в послесловии к пьесе пишет: «Миссис Фитсдотрел более интересна, чем большинство других героинь автора, ее образ психологически верен» [177]. Я бы это объяснила тем, что Джонсон хорошо знал ее живое воплощение и постарался вылепить верный психологический портрет.

На страсти наряжаться частично завязан сюжет, причем монологи написаны не желчной завистью – для Джонсона покойный Шекспир больше не был соперником. В них содержатся гнусные намеки, делающие Фитсдотрела «the Duke of Drown’d Land» узнаваемым для тех, кто знал его семейную трагедию.

Виттипул (близко к «Ума палата») обращается к жене Фитсдотрела: …The cold

Sheets that you lie in (говорит соблазнитель его жене), with the watching candle,

That sees, how dull to any thaw of beauty

Pieces and quarters, half and whole nights sometimes,

The devil-given elfin-squire, your husband,

Doth leave you, quitting here his proper circle,

For a much worse, in the walks of Lincoln ’s-inn,

Under the elms, texpect the fiend in vain there,

Will confess for you…

Aсt 1, sc. 3

Фитсдотрел вставляет:

I did look for this jeer.

Перевод:

…Постель

Холодная и гаснущая свечка,

Следящая все ночи напролет,

Как черствый к нежным чарам красоты,

Ваш чертом данный муж, угодник бесов,

Вас покидает, чтоб бродить в потемках

Под вязами в аллеях Линкольн-инна,

Взывая к дьяволу, – постель и свечка Жалеют вас… Фитсдотрел вставляет:

Я ожидал подарка! [178]

Таков был замысел – показать публике, каков был муженек у графини Ратленд, каково ей было жить в платоническом браке; она просто должна была вызывать у мужчин сострадание. Соблазнитель проходится и насчет ревности злосчастного мужа: Какой ужасный жребий! Он вас сделал

Затворницей, заложницею мрака! [179]

A в его «Послании Елизавете графине Ратленд» (Эпиграмма XII) есть такая строка: «Now thinking on you, though to Eng-land lost…» [180] И еще есть письмо Ратленду от друга из Лондона, где он укоризненно вопрошает, неужели графиня не будет присутствовать на свадьбе брата.

О том, что Ратленд был очень ревнив, Бен Джонсон рассказывал Драммонду, когда гостил у него в шотландском замке. Но мы-то знаем, что Шекспир (Отелло), как объяснил Пушкин, был не ревнив, а доверчив. С этой исключительной доверчивости – и врожденной, и воспитанной в семье, далекой от лукавых козней двора, – все и началось. Он свято верил в дружбу, в любовь, а друг и возлюбленная, самые дорогие для него люди, легкомысленно предали его – сонет 144.

Вот после этого предательства, которое он потом простил («Два веронца») и даже объяснил действием чар («Сон в летнюю ночь»), его доверие к людям пошатнулось. А позже утрата доверия развилась в ревность, приводившую Ратленда-Шекспира в исступление, что мы слышим в сонетах. Так что вулканический взрыв ревности к Джону Донну, вылившийся в «Сонеты Шекспира» и «Троила и Крессиду», – не следствие ревнивого от природы характера, а развитие той давней утраты иллюзий.

Стараясь угодить Донну, Джонсон в пьесе «Черт выставлен ослом» особенно даже не выпячивает ревности Ратленда, а проходится по платоническому браку, прихоти наряжаться, осмеивает его гидравлические пристрастия, возведя все это в степень абсурда на грани безумия. Словом, Джонсон дал волю своему ядовитому перу: к 1616 году размолвка с Джоном Донном невыносимо затянулась. Так и получился этот подлый пасквиль. Потому-то король и велел убрать сатиру на «The Duke of Drown’d Land»: герцогом Затопленных земель в пьесе был пятый граф Ратленд, великий Шекспир, несчастливее которого в семейной жизни на свете не было.

Пьеса завершила период великих комедий Бена Джонсона. Началась новая полоса его жизни, менялась историческая обстановка, распались старые связи, и Бен простился с театром больше чем на десять лет. За это время в его сознании под действием назревающих исторических перемен происходит переоценка ценностей.

Первая пьеса после двенадцатилетнего перерыва была «Новая гостиница», первое представление 19 января 1629 года. В ней, как уже говорилось, Ратленд выведен в образе Лавела. И вот как теперь пишет о нем Бен Джонсон: «Истинный джентльмен, солдат и ученый, склонный к меланхолии, поселился в гостинице. Когда-то хозяин с ним ссорился, а потом полюбил и даже стал глубоко почитать. О нем известно, что он был когда-то пажом графа Бофорда, воевал с ним во Франции, позже принимал участие в его ученых занятиях и был опекуном его сына. Он любит леди Фрэмфул, любви его споспешествуют хозяин гостиницы и горничная Пруденс. В прошлом он к тому же хорошо лицедействовал» [181].

Так виделся Шекспир Джонсону по прошествии почти двадцати лет после его смерти.

От той давней характеристики осталось только: «Он хорошо лицедействовал». Это был указательный знак: Ратленд-Шекспир мог изобразить кого угодно – таким уродился, талант, полезный для драматурга. Все, кто помнил и знал Шекспира, знали это его свойство. Интересно, что в пьесе оно не проявлено – ружье, которое не выстрелило. Теперь уже Джонсон видел и меланхолию Ратленда, и его занятия науками, и участие в военных походах на суше и на море под водительством Эссекса. Знал он и то, что сын казненного Эссекса был единоутробным братом жены Ратленда и потому волей судьбы попал под его покровительство.

Да еще в пьесе опять возникает проблема платонических отношений. Так что пьеса старика Джонсона была чем-то вроде объяснения: когда-то они ссорились, – а они