были уже после смерти его поэтического соперника.

Составители собрания сочинений Бена Джонсона [164] одиннадцати-томного с комментариями и кратким изложением наиболее важных толкований проблем, связанных с пьесами («Вариорум»), полагают, что в эпиграммах CXV и CXXIX Джонсон осмеивает Иниго Джонса, с которым он много лет ставил маски при дворе сначала короля Иакова, потом его сына Карла. Текст был его, декорации и костюмы – Джонса. Это мнение, однако, разделяется не всеми исследователями.

В первое десятилетие стихи в масках были главной частью представления, а декорации и костюмы, хотя и весьма изощренные, – всего лишь пышное дополнение. В тридцатые годы все изменилось. Иниго Джонс отстаивал роль изобразительного искусства в ущерб тексту, отодвигая поэзию на задний план. Он утверждал, что «эти представления (маски с текстом Бена Джонсона. – М. Л.) не что иное, как живые картины с игрой света» [165]. А Бен Джонсон не желал быть сочинителем, роль которого сводится только к тому, чтобы пояснять зрителям: «Это собака, а это заяц» [166]. Все это верно, но сборник «Эпиграммы» был составлен для публикации, по всей вероятности, к 1612 году, писались стихи по разным случаям на протяжении предыдущих пятнадцати лет [167]. Тогда его отношения с Иниго Джонсом были еще вполне хорошие, они вместе создавали маски, где главная роль принадлежала тексту, вместе участвовали в «Томасе Кориэте». И так злобно осмеивать Джонса он в то время не мог, не было оснований. Другое дело – тридцатые годы. Король Карл, надевший корону в 1625 году, отдавал явное предпочтение живописи и архитектуре. В 1630 году Рубенсу было пожаловано рыцарское звание, он был первый художник, удостоенный этой чести. В 1623 году Ван Дейку присвоено звание художник-резидент и назначена пенсия в двести фунтов стерлингов в год. Не менее обласкан королем и королевой и Иниго Джонс, который теперь уже не только сценический художник, но и главный арихитектор. И звание у него – смотритель королевских механических изобретений.

Бен Джонсон был уязвлен: при дворе Карла его, драматурга, столь высоко не ценят.

Тут и началась распря поэта и художника. Джонсон, старый, больной, лишившийся своих покровителей и освистанный как драматург (у него, однако, есть племя молодых поклонников-поэтов), не утратил боевого задора и пишет «Увещевание Иниго Джонсу», по всей вероятности, в июле 1631 года, где с характерным напором, язвительностью и знанием дела обрушился на противника. Тон и смысл стихотворения не имеют ничего общего с эпиграммами двадцатилетней давности, в которых нет ни слова о занятии изобразительными искусствами осмеиваемого человека. Там мишень для злобных насмешек – чудак, клоун, любимец в кругу приятелей и ненавистный до отвращения для самого Бена. Такие чувства тогда Иниго Джонс вызывать не мог, а вот Ратленд-Шекспир, весельчак и меланхолик, обладающий исключительным поэтическим даром, баловень – до какого-то времени – судьбы, был в те поры ядовитой занозой в сердце Бена Джонсона. Так что эти его эпиграммы дают нам представление и о душевных терзаниях автора, и – правда, через карикатурное изображение – обогащают наше видение его главного поэтического соперника. И еще важно: стихотворение 1631 года прямо обращено Иниго Джонсу, а эпиграммы анонимны. Спор с Джонсом профессиональный и принципиальный, анонима же Джонсон бичует из личной неприязни.

Чтобы рассуждению не быть голословным, приведу отрывки из эпиграмм [168], предисловия Джонсона к «Кориэту» и комической поэмы в оригинале на латыни о «Философическом пире» («Convivium Philosophicum», один из списков поэмы находится и сейчас в архиве замка Бельвуар), который состоялся в лондонской таверне «Митра» 2 сентября, по-видимому, 1611 года, а также из комедии «Дьявол выставлен ослом».

Эпиграмма CXV

ON THE TOWNES HONEST MAN

You wonder, who this is! And, why I name

Him not, aloud, that boasts so good a fame:

Naming so many, too! But this is one,

Suffers no name, but a description:

Talkes loud, and baudy, has a gather’d deale

Of newes and noise, to sow a long meale.

Can come from Tripoly, leape stooles, and winke,

Do all, that longs to the anarchy of drink,

Except the duell. Can sing songs, and catches;

Give every one his dose of mirth…

At every meale, where it doth dine or sup,

The cloth’s no sooner gone, but it gets up

And, shifting of its faces, doth play more

Parts, then th’Italian could doe, with his dorе.

Acts old Iniquitie, and in the fit

Of miming, gets the opinion of the wit.

Бен называет своего героя «a subtle thing», в этом тоже есть некая аллюзия.

Подстрочный перевод:

НА ЧЕСТНОГО ПОВЕСУ

Вы спрашиваете, кто он! Почему

Я имени не называю. Он

Хвалится славой, многих обзывает!

Не имя дам, а лучше опишу.

Крикун, любитель грубых шуток, сплетен,

Обедов длинных заводила, вскочит

На стул, мигнет, пирушкой завладеет,

На все горазд, бежит лишь от дуэлей (черта «Бенедикта». – М. Л.)

Он любит спорт и петь куплеты, словом,

Отпустит порцию веселья всем…

За ужином иль за обедом, стоит

Лишь скатерти убрать, он тотчас встанет

И, меняя маски, больше он

Ролей сыграет, чем за деньги сможет

Представить итальянец. И Порок

Изобразит, да так, что подражанье

Талантом драматурга назовут.

Эпиграмма CXXIX

TO MIME

That, not a pаire of friends each other see,

But the first question is, when one saw thee?

That there’s no journey set, or thought upon,

To Braynford, Hackney, Bow, but thou mak’st one;

That scarse the Towne designeth any feast

To which thou’rt not a weeke, bespoke a guest;

That still th’art made the suppers flagge, the drum,

The very call, to make all others come:

Think’st thou, Mime, this is great? or that they strive

Whose noise shall keep thy miming most alive

Whilst thou dost raise some player from the grave, OutИdance the

Babion, or outboast the Brave?

Or (mounted on a stool) thy face doth hit

On some new gesture, that’s imputed wit?

Oh, run not proud of this. Yet take thy due:

Thou dost outИzany Cokeley, Pod, nay, Gue,

And thine own Coryate, too. But, wouldst thou see,

Man love thee not for this: they laugh at thee.

Перевод:

МИМУ

Чуть встретились приятели – и первый

Вопрос: когда и где тебя видали?

Куда б кто ни поехал, в Брейнфорд, Хэкни,

Иль Хоу, ты туда, конечно, мчишься;

Задуман