сына на Елизавете Ратленд, интриговала, но неудачно. Думаю, что Джонсон именно в ее доме проболтался о существовании каких-то отношений между Елизаветой и Джоном Донном.

Разразился чудовищный скандал. Сплетня очернила доброе имя «недотроги» Елизаветы. Ситуация подробно описана в Честерском сборнике «Жертва любви, или Жалоба Розалины». (Кстати, на лондонском экземпляре сборника имеется эмблема Бэкона – две буквы «А», светлая и темная.) Донн уехал со своим покровителем во Францию. Когда вернулся, его поэтического и любовного соперника не было в живых, как и его жены – Елизавета покончила с собой через неделю после похорон мужа. На похоронах мужа ее не было, в завещании Ратленда о ней ни слова, умерла она в Лондоне, скорее всего в доме матери, свое небольшое имущество оставила ей и дяде, родному брату отца сэра Филиппа Сидни. Немудрено, что после этого Донн два года не мог прийти в себя, а Джонсону так и не могли простить его несдержанность дамы-покровительницы, он их осмеял в пьесе «Эписинa, или Молчаливая женщина» (1610), не простили его и друзья Ратленда-Шекспира. Сам Джонсон в последних комедиях пытался доказать себе и другим свою невиновность в той давней трагедии.

Временная последовательность событий точно соответствует тому, как развивалась вышеописанная история. Что же касается личных отношений, любовных мук, ревности, пьес, стихов – все согласуется с фактами без психологических натяжек.

Не восстановив дружбы с Донном, Бен Джонсон занимается подготовкой к печати своего Первого Фолио, редактирует, переписывает ранние комедии, включает стихи – книгу эпиграмм. И как только вышел в свет роскошный том, названный «Сочинения Бенджамина Джонсона» («The Works of Benjamin Jonson») – до него пьесы так торжественно не называли, – Бен садится писать упомянутую выше комедию «Дьявол выставлен ослом», в ней он еще раз просит прощения у Донна. Но этот мерзкий пасквиль только усугубляет неприязнь к нему поклонников Шекспира. Холоден остался и Джон Донн.

Зиму 1618-1619 года Джонсон провел в Шотландии в поместье шотландского поэта Уильяма Драммонда. Гость и хозяин долгое время проводили в беседах, во время которых Бен много рассказывал о себе, о лондонских поэтах, в том числе и о Шекспире. А хозяин каждый раз дословно записывал сказанное Джонсоном. Как-то он сказал Драммонду, что «из-за пьесы “Черт выставлен ослом” на него возводились обвинения, какие – он умолчал, – пишет Дэйвид Риггс. – Обвинителей он не назвал, но прибавил: “Король пожелал, чтобы я убрал сатиру” – сатира была направлена на “Duke of the Drowned Land” (главный осмеиваемый герой, невероятный выдумщик-прожектёр). Не рассердился ли король, потому что его собственные действия подпали под огонь драматурга? Или король (глагол “пожелал” может это подразумевать) хотел защитить Джонсона от кого-то (Карра [159]?), кто обвинил Джонсона, что тот слишком далеко зашел?» [160] Вот какую реакцию короля и кое-кого из окружения Бена вызвала эта пьеса.

Исследователи, заметил Риггс, обнаружили параллельные места в «Буре» Шекспира и комедии Джонсона «Черт выставлен ослом». Эпилог «Бури» (1611) начинается строками (Слова Просперо): «Покончено со всей волшебной силой, / Теперь я обладаю лишь своей».

(«Now my charms are all o’erhrown, / And what strengh I have’s my own».) Свой эпилог Джонсон начинает словами: «Итак, покончено тут с Прожектёром. Но обладаю я своим проектом». («Thus, the Projector, here, is overИthrowne. / But I have now a Project of mine own».) Риггс, стратфордианец, пишет: «Начальные строки эпилога – эхо двустишия, которое произнес волшебник Просперо пять лет назад в подобных же обстоятельствах… Не думалось ли Джонсону, как в последствии очень многим читателям, что эпилог Просперо предвосхищает окончательное расставание Шекспира с театром? Джонсон достиг той точки в собственной карьере драматурга, когда подобное понимание вполне могло бы придти ему в голову. Вслед за своим великим соперником, умершим прошлой весной, Джонсон тоже порывает с театром. Последнее десятилетие (1615-1625) правления Иакова он будет писать исключительно маски, стихотворения и ученые труды. Возможно, таким виделся ему его “проект”» [161].

Это параллельное место, как и многие другие, свидетельствуют: в мыслях и жизни Джонсона Шекспир занимал очень большое место.

Мишень для насмешек в пьесе – Фитсдотрел. Он похож на Ратленда, как Джонсон изображал его в ранних комедиях. Вот очевидные приметы: любопытствует увидеть дьявола – намек на занятия магией, ревнив, говорит о себе «I have a mind and a half for him» [162], щедр, гостеприимен, участлив, склонен к медитации, горазд колотить прислугу, любит наряжаться, большой гурман, не пропустит ни одного сборища, вечера, обеда, где он гвоздь программы – всех смешит, без конца разглагольствует, отчаянный фантазер, причем фантазии связаны с гидравликой. В этом напоминает Политика в комедии «Лис, или Вольпоне» и анонимного типажа в двух стихотворениях Джонсона из сборника «Эпиграммы» [163] (Эпиграммы CXV и CXXIX), а также Кориэта в его же предисловии к «Кориэтовым нелепостям».

Уиттипол в пьесе – Джон Донн, Мэнли – его друг, который произносит заключительный монолог. В нем он оправдывает жену Фитсдотрела, говорит о ее чистоте и добродетелях, упрекает мужа в глупости и скоропалительных решениях. «Моя жена не ведьма – хуже: она распутна», – говорит Фитсдотрел. На что Мэнли отвечает: «Вы оболгали ее, сэр: она невинна и чиста». Ради этой фразы и написана пьеса. Цель ее – доказать отсутствие вины Джона Донна в обольщении жены Шекспира. Эта пьеса – обращенная к Донну просьба о прощении и примирении. Дата ее написания неизвестна, но не раньше 1613 года, Бен Джонсон вернулся из Франции 29 июня 1613 года, где пробыл с сыном сэра Уолтера Рэли год с небольшим. Значит, написана пьеса после возвращения, когда четы Ратлендов уже не было в живых. Первый раз поставлена в 1616 году, а издана впервые только в 1631, уже при другом короле. В свое Первое Фолио Джонсон ее не включил. Интересно отметить, что в сборнике «Эпиграммы» у него много посланий придворным дамам-покровительницам, из них три графине Бетфорд, близкой подруге Елизаветы Ратленд и главной покровительнице Донна; совсем немного таких обращений в более позднем «Подлеске», причем Люси Бедфорд нет ни одного послания, есть, правда, два анонимных, оба, по всей вероятности, графине Ратленд. И почти совсем нет посланий дамам среди последних стихотворений, там мелькают одно-два новых имени. Придворные дамы, его покровительницы, особенно графиня Бедфорд, Джонсона не простили.

Джонсон в первое десятилетие занятия литературой очень скоро избрал мишенью своих нападок Ратленда – и со сцены, и в издаваемых пьесах, и в эпиграммах, которые ходили в списках, а изданы