еще и потому, что неизбежно возникает вопрос: а что мне делать потом? Отправляться в мою крохотную квартирку, в которой все будет напоминать мне о Джонатане? Кофеварка, в которой он делал для нас обоих кофе. Кастрюльки и горшочки с ярко-красными ручками, в которых он когда-то готовил первый в нашей жизни совместный обед. Дополнительная подушка, которую он клал себе под голову, когда, лежа в постели, проверял свою электронную почту.

Амелия прислала мне бессчетное количество сообщений, интересуясь, все ли у меня в порядке, и прося разрешения проведать меня.

Сара, пожалуйста, дай мне знать, все ли у тебя хорошо.

Мы все думаем о тебе. И о Джонатане.

Два дня спустя:

Сара, ты на связи?

Можешь ничего не говорить и не писать, просто пришли мне короткое сообщение, чтобы я знала, что с тобой все в порядке.

Еще одно сообщение:

Ты заставляешь за себя волноваться…

Я отправляю ей короткий текст: Я в порядке. Спасибо, что интересуешься.

И немедленно получаю ответ: Где ты? Я много раз заезжала к тебе домой. Ты все еще в доме, где живет это семейство?

Да, отвечаю я.

Тебе нужно что-нибудь? С тобой все хорошо?

Со мной все хорошо. Обо мне заботятся.

Я не вижу необходимости что-либо объяснять Амелии. Нет смысла втолковывать ей, как я боюсь того момента, когда домой вернется мистер Алекс Бэрд. Как и рассказывать о том, что сейчас я практически постоянно нахожусь в обществе Колетт и Паулины.

Я могу проведать тебя?

Я решаю задать этот вопрос Колетт.

– У меня есть подруга, – говорю я. – Та самая, которую вы видели у меня дома, ее зовут Амелия. Она хочет меня навестить.

Колетт поднимает глаза от журнала, который держит в руках:

– Где навестить? Здесь?

– Да, здесь.

Колетт берет меня за руку:

– Не сейчас, моя дорогая.

Я смотрю на свой телефон, затем снова перевожу взгляд на Колетт:

– Всего на несколько минут. Она очень переживает за меня.

– Это очень мило, – улыбается Колетт и поглаживает пальцами мою руку. – Но скоро домой вернется Алекс. Давайте не будем приглашать никаких гостей.

Закрыв журнал, она встает с дивана. Я чувствую, как у меня сжимается сердце.

– Мистер Алекс приедет сегодня вечером?

– Точно не знаю, но очень скоро, – отвечает она.

Ужас сдавливает мне грудную клетку ледяными пальцами. Колетт не замечает изменившегося выражения моего лица, на котором теперь отчетливо читается паника, хотя я изо всех сил пытаюсь его скрыть. Накручивая вокруг пальца прядь светлых волос, миссис Бэрд направляется в сторону кухни и бросает через плечо:

– Я собираюсь приготовить горячий шоколад для нас с Пэтти. Вам тоже сделать?

Я ничего не отвечаю, потому что просто не могу издать и звука. Колетт сообщает, что на всякий случай принесет чашечку напитка и мне.

Я вижу, как она исчезает за кухонной дверью, и роняю телефон на колени. Вопрос о визите Амелии так и остается открытым.

* * *

Как и говорила Колетт, вечером из командировки возвращается мистер Бэрд – и Стивен тоже. Ни тот ни другой нисколько не удивляются, увидев меня, это означает, что Колетт сообщила им о том, что я гощу у них.

Мужчины ставят на пол свои чемоданы, целуют Колетт и обнимают Паулину, а у меня в этот момент едва не останавливается сердце. Затем они говорят что-то мне – вероятно, выражают свои соболезнования по поводу смерти Джонатана.

Я стою неподвижно. Дыхание перехватывает в груди, словно от чудовищного арктического мороза, до тех пор, пока они не выходят из комнаты.

Если мистер Бэрд каким-то образом и причастен к смерти Джонатана, он никак этого не обнаруживает. То же самое можно сказать и о Стивене. Оба они держатся как ни в чем не бывало. Не говоря уже о терзаниях или угрызениях совести.

Я предполагаю, что, по мнению мистера Бэрда, мое присутствие в доме, где живет он сам и его семья, говорит о том, что в полицию я обращаться не собираюсь. Наверное, он полагает, что мною легко манипулировать. Что я неспособна постоять за себя. И что, если я позволяю своим врагам заботиться обо мне, идти мне больше некуда. Что ж, возможно, он прав.

Я теперь действительно сильно завишу от Колетт и Паулины. Они как бы выступают в роли моих умерших матери и тети, без помощи которых я обходилась так долго. Я уже отвыкла от той заботы и поддержки, которой они меня окружают.

Колетт, вернувшись с кухни, шепчет мне на ухо, что все обойдется, все будет хорошо. Затем она вручает мне новенький блокнот для эскизов. Передо мной открыт мир больших возможностей, заявляет она. Она убеждает меня, что мне нужно рисовать, придумывать новые модели одежды, заняться творчеством – это позволит мне оправиться от случившегося.

– Придумайте мне новый наряд, – говорит Колетт. – А еще лучше целую коллекцию платьев. И для Пэтти тоже.

Мистер Бэрд не выглядит сердитым. Его молчание уже не кажется угрожающим. На вид он вполне спокоен и невозмутим. Когда Паулина говорит что-то про наркотики и про смерть в темном переулке, это, похоже, вызывает у него удивление.

И я уже начинаю сомневаться в том, что он в самом деле имеет какое-то отношение к гибели Джонатана. Возможно, он и действительно здесь ни при чем. Может быть, это дело чьих-то еще рук.

Я ложусь на диван. Мой мозг, кажется, вот-вот взорвется от противоречивых мыслей – все в этом доме настолько неоднозначно и запутанно.

Глава 41

Я слышу ее голос.

Вернее, смех – нежный и звонкий девичий смех, похожий на звук колокольчика. Я слышу его совершенно ясно и отчетливо. Да, это веселый и радостный детский смех, эхом отражающийся от стен.

Несколько дней спустя я вижу Пэтти. Точнее, я успеваю заметить ее светлые локоны, когда она сворачивает за угол. А потом и ее силуэт, перебегающий из одной комнаты в другую.

Я схожу с ума. Ведь она мертва. Девочка мертва. Я это знаю. Это Колетт делает вид, что она жива, не я.

Но миф о существовании Пэтти просачивается в мою душу, проникает во все мое существо. То, что мистер Алекс находится дома, то есть сам факт его присутствия, порождает у меня паранойю.

Да, похоже, пребывание в доме Бэрдов на самом деле оказывает отрицательное влияние на мой рассудок.

Конечно, на меня обрушилось горе. Гибель Джонатана – это слишком сильный удар, и мне очень трудно справиться с этой бедой. Но видеть Пэтти? Да, я знаю, что нахожусь на грани. Но я