– Ну да, конечно. Подумаешь, проблема! Ты разбил мне сердце, и Пэтти тоже. Она теперь прячется в игровой комнате и плачет. Видишь, что ты наделал?

Мистер Бэрд поворачивается к Колетт спиной и уходит прочь по коридору.

На нее жалко смотреть – настолько одинокой и потерянной она кажется в огромном доме. У меня становится тяжело на сердце от этого зрелища, и я выхожу из-за двери в коридор.

Колетт поворачивается ко мне. Слезы текут по ее щекам, капают на шею и расплываются по ткани ночной рубашки. Она протягивает ко мне руки.

– О Сара, – говорит она. – Слава богу, что вы здесь.

* * *

– Ты полагаешь, что Терезу кто-то толкнул под машину?

Я резко оборачиваюсь. Вошедший в квартиру Джонатан бросает связку ключей на столик в прихожей и закрывает дверь.

– Я никак не могу перестать думать об этом, – говорит он. – Что-то в этой истории не так.

Я тоже без конца раздумываю о странной гибели Терезы, но считаю, что нам пора перестать ломать над этим голову. Тем более что я сыта по горло своей работой в качестве няни, а потому нам надо думать, как легче и проще всего от нее избавиться, а не копаться в прошлом. Хватит нам проблем с семейством Бэрд.

– Мы так и не знаем точно, что произошло. А если ее никто не толкал? – говорю я.

– Что? Может, мне и кокаин в мой шкафчик не подбрасывали?

Я чувствую, как при этих словах Джонатана на моем лице появляется выражение испуга.

– Есть еще одна вещь, которая не дает мне покоя, – продолжает между тем мой жених. – Я часто размышляю о том, как именно умерла их дочь.

– Это была трагедия, Джонатан. Такое, увы, случается.

– Я поговорил кое с кем из их соседей.

Я буквально замираю:

– Ты что, ходил по квартирам?

– Я пытался найти кого-то, кто знал Пэтти, когда она была жива.

– Но зачем? Ведь все это было двадцать лет назад. Что люди могут сказать? Ну да, была девочка, да, она умерла. Все это мы уже знаем.

– А что, если она умерла при каких-то таинственных обстоятельствах?

Я чувствую, что начинаю терять терпение.

– Она чем-то заболела. Заразилась какой-то инфекцией. От нее у малышки образовались какие-то жуткие рубцы. Все это было давно, и тогда медики не знали, как лечить это заболевание.

– Но что это была за болезнь? От чего у девочки на лице и теле могли появиться такие рубцы, что ее хоронили в закрытом гробу? Неудивительно, что ее мать повредилась рассудком.

– Это были папулы – такие волдыри на коже, – говорю я. – Так мне сказала Паулина, а я потом выяснила, что это такое.

– Но что это должно было быть, если из-за них ребенок умер?

– Эти папулы превращаются в открытые язвы, а это приводит к сепсису, то есть заражению крови, и потере человеком телесных жидкостей. Бывает, что дети в таких случаях перестают есть и дышать.

Джонатан задумчиво почесывает сначала шею, потом подбородок.

– Ну, не знаю. Все это не…

– Что ты хочешь сказать? Что на самом деле Пэтти умерла по каким-то другим причинам?

– Нет. – Джонатан начинает расхаживать по комнате. – Хотя да… может быть… в общем, не знаю. – Мой жених усаживается рядом со мной и водит глазами по комнате – он явно напряженно размышляет. – Просто все это кажется странным.

– Все, что связано с Бэрдами, кажется странным.

– Но разве тебе не хочется выяснить, что случилось с Пэтти?

– Ее никто не убивал, если ты об этом, – твердо говорю я, глядя Джонатану прямо в глаза. – Ее все очень любили. Задумайся хотя бы на секунду – зачем убивать маленькую девочку, а потом двадцать лет делать вид, что она все еще жива? – Я качаю головой: – Так что забудь о своих подозрениях.

– Но ты не можешь игнорировать тот факт, что гибель Терезы была очень странной. Я чувствую, что в этой истории что-то не так – ты и сама это понимаешь. Да и с увольнением еще одной, третьей няни тоже, похоже, все не просто…

– Я ведь тебе уже говорила, – напоминаю я, потирая переносицу. – Паулина помогла ей расторгнуть контракт, потому что Бэрды пообещали, что она будет последней няней в их семье.

– Но она ведь не стала последней, так? То есть они на ней не остановились.

Я вздыхаю. Джонатан продолжает пристально смотреть на меня.

– Ну да, не остановились, – признаю я.

Глава 37

Близится полночь, но Джонатана все еще нет дома. Он сказал, что встречается в баре с друзьями, и попросил меня пойти с ним. Видимо, после того, что произошло в нашей жизни за последнее время, ему просто нужна была какая-то отдушина. Мне же хотелось побыть одной, поэтому я отказалась от приглашения – наш последний разговор с Джонатаном меня ужасно утомил.

Когда звенит звонок домофона, я от неожиданности роняю пульт от телевизора.

Снова звонок. Спустив ноги с дивана, я подхожу к домофону, прикрепленному к стене. Положив палец на кнопку, открывающую дверь в подъезд, я говорю:

– Ты в порядке, дорогой? Что, потерял ключи?

За этим следует долгая пауза.

– Мэм? – доносится до меня наконец чей-то незнакомый голос.

Я убираю палец от кнопки, отпирающей дверь, и снова нажимаю на тумблер переговорного устройства:

– Кто это?

– Полиция Нью-Йорка, мэм, – повторяет тот же глубокий баритон. – Мы можем подняться?

Я не верю услышанному – паранойя Джонатана и предупреждения Стивена сделали свое дело. Поэтому я торопливо подхожу к окну и выглядываю на улицу – мне вовсе не хочется пускать в подъезд кого попало.

Внизу я вижу двух человек. Нажав ладонью на оконную раму, я поднимаю ее примерно на дюйм и кричу в образовавшуюся щель:

– Покажете ваши значки!

Два человека, стоящие у двери в подъезд, мужчина и женщина, действительно одеты в форму полицейских – толстые черные куртки и черные же брюки. Взглянув вверх, они определяют, откуда раздается мой голос, и замечают приоткрытое окно.

– Полиция Нью-Йорка, – повторяет мужчина и поднимает вверх руку со значком. Женщина делает то же самое.

– В чем дело?

Ответ снова следует после небольшой паузы. На этот раз со мной говорит женщина.

– Думаю, будет лучше, если вы позволите нам подняться, – заявляет она.

Я снова подхожу к домофону, жму на кнопку, открывающую вход в подъезд, и чувствую при этом, что мое дыхание учащается. Каждый новый вздох дается мне все труднее.

Через несколько секунд полицейские оказываются у входной двери в квартиру. Мне же вдруг приходит в голову,