которую я сжимаю себя усилием внимания, – усилием, которое я продолжаю всю жизнь и которое… и есть сама моя жизнь»[295]. Спуск с этой вершины к основанию, т. е. к тому состоянию, при котором все воспоминания обо всех моментах прожитой жизни становятся раздельными, – это переход от концентрации к рассеянию, а значит, добавляет Бергсон, это не прибавление, а убавление, утрата: «Именно в этом смысле все мои воспоминания находятся там, когда я их не воспринимаю…» (р. 198).

На первый взгляд здесь нет такого уж отличия от «Материи и памяти», где переход к состоянию грезы тоже описывался как ослабление напряжения сознания, в результате чего прошлая жизнь предстает грезящему человеку как совокупность моментов, обозначенных вполне конкретной датой во времени и местом в пространстве. Но в данном случае Бергсон акцентирует именно переход от единого ко многому, который не был предметом его преобладающего интереса в «Материи и памяти», а стал таковым только теперь: и вновь это плотиновская «схема эманации». Здесь она соотносится с единством «я», обеспечиваемым, как было показано в «Опыте» и «Материи и памяти», временной организацией состояний сознания и свидетельствующим о степени напряженности сознания, которое стремится путем усилия сохранить необходимое интеллектуальное равновесие, гармонию действия и созерцания, воли и интеллекта. В плане напряжения-ослабления рассматривается и проблема сохранения воспоминаний, причем здесь уже нет уподобления существования неосознаваемых воспоминаний существованию вещей вне сознания, напротив, Бергсон явно разводит эти два типа существования (правда, в дальнейшем он вновь будет прибегать к такому сопоставлению). Тем самым отчасти подтверждается, на наш взгляд, мнение о том, что в трактовке бессознательного он не совершает «скачок в онтологию», а остается в сфере психологической.

«Введение в метафизику». Интуиция и анализ

Появившиеся в ранних работах Бергсона представления о восприятии, динамической схеме, здравом смысле, а также разбиравшаяся им в лекциях идея симпатии с разных сторон прокладывали путь к центральному в его методологии понятию интуиции, которое в отчетливом виде появилось во «Введении в метафизику» (1903). Несмотря на небольшой объем, это очень важная, программная для Бергсона работа, проясняющая многие моменты его учения и направление его идей. Это, возможно, самое значительное из произведений «малого формата», где разбирается целый ряд общетеоретических проблем, в том числе вопрос о роли и специфике философии, об отношении философии и позитивных наук. «Введение в метафизику» можно было бы назвать бергсоновским «Рассуждением о методе» (по аналогии с тем, как он сам сопоставлял позже с этим знаменитым сочинением Декарта одну из работ Клода Бернара), поскольку здесь рассмотрены принципы интуиции как философского метода и дано их обоснование с учетом выводов предыдущих работ. Правда, у Бергсона таких «Рассуждений» было несколько; «Введение в метафизику» – первое из них (к тому же о методе он много говорил и в книгах, при исследовании иных вопросов). Он долго размышлял над проблемами метода, стремясь сформулировать методологические принципы, которые соответствовали бы учению о длительности. В «Опыте» речь шла больше об интроспекции, непосредственной апперцепции (термин, использовавшийся Мен де Бираном), в «Материи и памяти» было найдено иное, более точное обозначение, но оно не получило еще раскрытия и объяснения.

Формулируя принципы метода, Бергсон исходит из тезиса о существования внешней реальности, непосредственно данной духу, сознанию. Этот тезис был подробно обоснован в «Материи и памяти» в изложенной там теории восприятия. Теперь Бергсон выводит отсюда следствия для методологии и теории познания. Внешний мир, утверждает он, предстает нам как движение, подвижность, имеющая абсолютный характер, в то время как покой всегда относителен. Разум и наука, руководствуясь требованиями практической полезности, выделяют в этом непрерывном течении, в неделимой подвижности реального отдельные состояния и вещи, делая, таким образом, почти мгновенные снимки с реальности (этот тезис Бергсон разовьет впоследствии в учении о кинематографическом методе интеллекта). Тем самым непрерывное заменяется дискретным, подвижное неподвижным, становящееся – устойчивым, готовым. Инструментом такой замены служат понятия, создаваемые разумом, причем каждое из них является «практическим вопросом, который ставит наша деятельность реальности и на который реальность должна отвечать, как это и надлежит в практических делах, кратким “да” или “нет”»[296]. Правда, делает оговорку Бергсон, словно предвидя возражение о чересчур узко-прагматической трактовке процесса познания и внося некоторые коррективы в свою позицию, изложенную в «Материи и памяти», «наш интерес бывает иногда очень сложен. Вот почему нам случается давать несколько последовательных направлений нашему познанию одного и того же предмета и менять наши точки зрения на него. В этом состоит “широкое” и “всеобъемлющее” познание предмета в обычном значении этих выражений» (с. 23). Но суть дела от этого не меняется. Понятия рассудка, «неподатливые», негибкие, дают всегда только «искусственное воспроизведение предмета»; это абстрактные идеи, выражающие общие и безличные его стороны, неспособные передать его внутреннюю, уникальную природу. Понятия – это символы, в бергсоновском особом понимании данного термина (он встретился нам еще в «Опыте»), отличающемся от его трактовки, скажем, символистами. Если, с точки зрения последних, символ как раз и открывает реальность, позволяет коснуться ее, то у Бергсона, напротив, символ, выполняющий функцию превращения темпорального в пространственное (спациализации), лишь затемняет подлинную реальность, будучи по природе совершенно отличным от нее. Изображение реальности в символах, т. е. отображение ее с различных позиций, с разных точек зрения, может продолжаться бесконечно, поскольку таких точек зрения бесчисленное множество, – и все же не приблизит к самому предмету. Познание всегда останется здесь относительным. Термин «относительное» Бергсон толкует особым образом: он означает для него не то, что дает пусть несовершенное, но все же отчасти верное представление о реальности, но то, что искажает реальное, заслоняет его. Относительное познание находится вне предмета, вращается вокруг него, выражая лишь то общее, что объединяет его с другими предметами, а не его своеобразие, уникальность.

Использование символических понятий, но Бергсону, характерно для анализа – главной операции науки. Анализ разлагает действительность на устойчивые, неизменные элементы, обозначаемые понятиями-символами, а элементы, в отличие от частей, не дают представления о целом. Здесь, таким образом, Бергсон проводит различие между частями некоего целого, несущими в себе верное его отображение, и неизменными элементами, которые выделяются путем анализа и представляют собой просто символические отметки, сделанные с целого: это, замечает Бергсон, не фрагменты вещи, а фрагменты символа. Так, любое психологическое состояние, будучи частью душевной жизни личности, отражает всю личность. Психология же, разлагающая, как то свойственно любой науке, с помощью операции анализа исходную целостность, в данном случае человеческое «я», на ощущения, чувства, представления и т. п., получает в итоге (как было показано в «Опыте») не реальные части, а символические элементы, подобно тому как наброски, сделанные художником с видов какого-либо города, –