– Это верно. – Алекс нахмурился и на секунду задумался. – Хотя и правду сказать даже не попытались.

Джеймс вспомнил, что он обещал миссис Шелби.

– Мы можем управлять этим поместьем.

– Не спорю, – ответил Алекс. – Но есть гораздо более квалифицированные люди, которые претендуют на эту работу. – Он с вызовом прищурился. – Приведите аргументы, почему я должен оставить именно вас.

Джеймс огляделся по сторонам, посмотрел на дом, на хозяйственные постройки и остановился взглядом на конном ринге.

– Вы сказали, что вам нужен кто-то, кто мог бы тренировать лошадей.

Алекс с изумлением уставился на него:

– Это правда.

– Я могу это делать.

– Точно? Ты знаешь лошадей?

– Да.

Алекс почесал подбородок.

– Может, ты, Джеймс, любишь заключать пари?

– Нет.

– Хм… Не пьешь, не куришь, сторонишься азартных игр. – На лице его появилось выражение насмешливого удивления. – Да ты человек без пороков! – Алекс хлопнул в ладоши и ликующе потер их. – Ну ладно, поскольку об заклад ты не бьешься, как насчет вызова?

Джеймс прищурился:

– Что вы имеете в виду?

– Если ты сядешь на этого жеребца, – Алекс указал на черного коня на ринге, – и продержишься на нем одну минуту, вы получите эту работу.

Том тут же сдался:

– Мы сейчас заберем свои вещи и уйдем.

Но Джеймс уже пролез под верхней перекладиной ограды и вышел на арену.

Алекс оперся о грубо оструганный брус забора и вынул портсигар. Открыв его, он взял сигарету, прикурил и сделал глубокую затяжку.

– Надеюсь, ты знаешь, как фиксируются сломанные ребра.

Черный жеребец стоял особняком и при приближении Джеймса начал нервно перебирать передними ногами. Потом грозно раздул ноздри и захрапел, но Джеймс, не обращая на него внимания, прошел к более спокойной кобыле и погладил ее сначала по спине, а потом по морде.

Алекс прикрыл ладонью ухмылку и громко откашлялся.

– Хм… Эй, мистер О’Рейли! – Брови его надменно выгнулись. – Жеребец – это тот, черный, который стоит у вас за спиной.

Джеймс проигнорировал замечание и потянул бурую кобылу за собой. Так он отступал, пока жеребец не оказался прямо позади него и горячее злое дыхание не коснулось его волос. Тогда Джеймс залез рукой в мешок с зерном, который вешают лошадям на шею, и начал кормить кобылу с ладони. Конь недовольно толкнул Джеймса мордой в спину, но тот продолжал говорить кобыле ласковые слова и почесывать ее шею.

Жеребец, как капризный ребенок, шагнул вперед и толкнул Джеймса в локоть так, что корм просыпался на землю. Тогда Джеймс набрал еще пригоршню и протянул ему. Жеребец обнюхал его ладонь, фыркнул, переступил на месте и тронул овес губами.

Неторопливым и легким, как весенний ветерок, движением Джеймс опустил руку на его гриву цвета оникса. Конь отпрянул. Джеймс отвернулся в сторону. Жеребец подошел снова. Снова отшатнулся. Они сыграли в эту игру несколько раз, в результате чего рука Джеймса постепенно и почти незаметно продвинулась по мускулистой шее и опустилась на могучую спину животного.

Джеймс не проявлял ни тени нетерпения или угрозы. Жеребец успокоился, но продолжал косить на него глазами, в уголках которых были видны белки. Наконец, положив одну руку ему на шею, а вторую – на подрагивающую спину, Джеймс закрыл глаза, задержал дыхание и одним махом вскочил на коня. Тот встал на дыбы, и Джеймс сжал его бока коленями, изо всех сил вцепившись в шею. Конь рванулся и перемахнул через высокий забор.

Из-под копыт летело густое облако пыли. Джеймс зарылся лицом в развевающуюся гриву, пальцы его побелели от напряжения, уши оглохли от яростного топота. Собрав все силы, он мертвой хваткой сжимал бедрами бока жеребца. Он держался! Держался ради этой работы, ради Шелби, ради Тома. А бешеный галоп все продолжался. Они летели через заросли, и ветки рвали ему рубашку, хлестали по рукам. Конь резко менял направление, скакал через ручьи, забрызгивая его грязью, и бедра, скользящие по мокрой шкуре, невыносимо пекло.

Наконец дыхание коня стало натужным, вздувшиеся мышцы начали устало подергиваться и он сбавил скорость. Джеймс осторожно приподнял голову от гривы и с хрустом повернул шею. Он ослабил давление в коленях, и бедра задрожали от перенапряжения, потом начало болезненно пульсировать восстанавливающееся кровообращение.

Теперь конь бежал рысью, и Джеймс нежно похлопал его по мощной шее. Их окружала глубокая лощина. Палило солнце, и в его лучах рыжие камни казались оранжево-кровавыми. Над головой раскинулись кроны величественных эвкалиптов, ветви их раскачивались на самом верху.

Джеймс направил жеребца к ручью и дал ему напиться. Во рту у него тоже было полно пыли, горло пересохло, но он не посмел спешиться: у него просто не было сил на то, чтобы взобраться на коня еще раз. Когда тот напился, они выехали из лощины и той же дорогой вернулись на так неожиданно покинутую ими ферму.

Поместье, появившееся на горизонте, сперва казалось бледной точкой, но с каждым неторопливым шагом становилось все больше. На арене собралась небольшая толпа зрителей. Рабочие, бросив молотки, следили за приближением взмыленного коня и насквозь пропыленного всадника на нем. Том снял шляпу и лихорадочно размахивал ею, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать.

Спешившись, Джеймс наклонился и, опершись на колени, закашлялся от пыли в горле.

– Так что, – покосился он на Алекса, – мы получили эту работу?

Алекс удовлетворенно хлопнул его по спине:

– Да, эта работа ваша.

– Следующий! – выкрикнул человек, сгорбившийся над бумагами и печатями за видавшим виды письменным столом. Не поднимая глаз, он устало потер лоб и требовательным тоном бросил: – Имя?

– Ган.

Человек вытянул шею и оглядел его деревянную ногу:

– На сортировочной линии все занято.

– Я пришел сюда не на сортировку.

Человек покачал головой:

– Калек не берем. – Он отодвинул бумаги в сторону и крикнул: – Следующий!

– Погодите минуту! – в отчаянии заговорил Ган. – Я проработал под землей дольше, чем вы ходите по ней. Нога нисколько не помешает – я же не ею, черт бы ее побрал, собираюсь рубить породу! У меня две сильные руки, как у любого другого мужика. – В качестве доказательства он вытянул их, но тут же спрятал за спину, поскольку они начали дрожать. – Нога не имеет значения! Я всегда много и усердно трудился. Это видно по моим шрамам. Черт, да я мог бы спуститься туда даже на двух деревяшках, я же не этими чертовыми ногами буду работать!

Ган тяжело дышал, губы его скривились. Он был голоден. Чертовски голоден. Он бродил от одного мертвого города к другому, выпрашивая работу, и из-за того, что ее не было, чувствовал себя уставшим и больным.