Вместо ответа Василиса стянула с себя рубаху.

– Мы так опоздаем на завтрак. – Кирши окинул чародейку таким голодным взглядом, будто не было прошлой ночи и всех ночей до неё.

– Не думаю, что Атли и Лель сильно расстроятся.

– Они нет, а вот Мяун очень даже. Снова будет ворчать, что блины остыли, а варенье заветрилось.

– Тогда тебе лучше поторопиться, – лукаво улыбнулась Василиса.

– Ну уж нет! – Кирши прильнул к её губам.

* * *

На завтрак они всё же опоздали. Как и предсказывала Василиса, ни Лель, ни Атли не расстроились – они прекрасно проводили утро за увлекательной беседой о видовых различиях между русалками и мавками. Вернее, Лель вдохновенно рассказывал, а Атли с интересом слушал, да так внимательно, будто речь шла не о заурядной нечисти, а о чудесных тайнах Вселенной. Как и предсказывал Кирши, Мяун с порога принялся ворчать, что каша, которую он для них приготовил, стараясь изо всех своих домовецких сил, давно остыла и растеряла великолепие вкуса. Василиса, усаживаясь за стол, всё ещё взбудораженная утренними ласками Кирши, рассеянно подумала, что завышенное чувство собственной важности у домовых, видимо, какая-то особая видовая черта. И если Тирг обожал самого себя от усов до кончика хвоста, то Мяун чрезмерно гордился своей работой.

– …нельзя сравнивать этих существ. Мавка – утопленница, оттого и нет у неё рыбьего хвоста. Русалки же, с их великолепными серебристыми хвостами, – не следствие дурной смерти, а творение самой природы. Они совершенно разные, но и те и другие по-своему прекрасны. Они разумны, а потому не станут вредить людям, если человек не будет представлять угрозы. Тут, как говорится, за зло – вилы, за добро – дары.

При слове «дары» Василиса чуть не подавилась кашей, уколотая почти позабытым воспоминанием.

– Слушай, Лель, так случилось, что мы случайно… накормили мавок в местной реке, – вклинилась в разговор Василиса. – И одна из них подарила мне за это жемчужину.

– Ого! – Лель оживился, поворачиваясь к ней всем телом. Глаза его взволнованно заблестели. – Твоей мавке не меньше пяти сотен лет, раз она смогла выносить жемчужину. Это очень редкое явление! Могу я взглянуть?

Василиса оглянулась на Кирши, тот извлёк из мешочка на шее, в котором прятался Тирг, – чародейка решила, что так хранить её будет надёжнее, – крупную желтоватую жемчужину и протянул Лелю. В руках целителя жемчужина тут же засветилась.

– Собирает мою магию, как интересно! – Он поднёс перламутровый шарик к глазам, словно мог что-то разглядеть внутри. – Мне про такие чудеса доводилось только читать.

– Мавка сказала, что если я её съем, то верну утраченное. Что это значит?

Лель задумался, продолжая разглядывать жемчужину.

– Сложно сказать. Если мавка не сказала ничего более определённого, то это может оказаться всё, что угодно. Возможно, найдёшь потерянную пуговицу, а возможно… не знаю…

– Мою магию? – с надеждой спросила Василиса.

– Или вернёшься в своё прежнее тело, которое мы с Кирши сожгли, – мрачно заметил Атли.

– То есть я могу умереть, если её проглочу? – По спине Василисы пробежал липкий холодок.

– Не исключено, если смотреть под углом, который предложил Атли. Вряд ли мавка желала тебе зла, но из-за того, что смысл сказанного слишком размыт, то и исход предсказать сложно, – ответил Лель и вернул Василисе жемчужину. – Магию ты вернёшь и так, а подарок пока сохрани. Думаю, ты поймёшь, когда он тебе понадобится. Поймешь, что именно захочешь вернуть.

Василиса покатала жемчужину на ладони, ещё тёплую от рук Леля, и вернула обратно в мешочек.

– Разве не странно, что мавка мне её дала? Просто за… еду?

Лель непринуждённо пожал плечами:

– Жемчужины вроде этой растут в мавках сотнями лет. Возможно, она ещё старше, чем я предположил. А древние существа довольно непредсказуемы. Они мыслят совсем не так, как мы. То, что для тебя пустяк, для неё может быть очень важным, и наоборот. Так или иначе, мавка посчитала обмен равноценным.

– Откуда она вообще взялась в мавке?

– Никто не знает. – Лель положил себе в тарелку ещё каши и плюхнул сверху ложечку малинового варенья. Несмотря на худобу, ел целитель за двоих, чем несказанно радовал Мяуна. – Но поговаривают, этот жемчуг – осколок человеческой души мавки, который оброс перламутром, чтобы не исчезнуть окончательно. И это размышление, кстати, снова отправляет нас к вопросу о ценности дара. Все мы по-разному распоряжаемся своими душами. И для каждого из нас они по-разному ценны. Кто-то цепляется за свою душу, за свою жизнь до последнего, кто-то готов пожертвовать ею во имя любви, свободы или ненависти, а кто-то с радостью обменяет её на обычный медяк.

– Как же можно душу обменять на медяк? – Василиса посмотрела на Леля с сомнением. – Нужно быть последним дураком.

– Разве? – Лель улыбнулся.

– А разве нет?

– Кто знает. Может, этот медяк спасёт кому-то жизнь?

– Или это просто медяк, – хмыкнула Василиса.

– Или это просто медяк, – согласился Лель. – Но человек свободен поступать с собой так, как считает нужным, и не нам с тобой его судить.

Атли бросил на Леля долгий, полный тепла взгляд, а тот самозабвенно продолжил есть кашу, запивая чаем и не обращая на него никакого внимания. Бывают такие люди, которых невозможно не любить, которые одним своим присутствием дарят надежду, уют и умиротворённое спокойствие. Лель был таким, и Василиса понимала, что Атли в нём видел – тихую гавань, абсолютное принятие, безусловную нежность – всё то, что Кирши не мог ему дать, и то, что было так нужно его израненному сердцу. Атли тянулся к нему, будто к свету, а Лель принимал его так легко, будто иначе и быть не могло.

Наевшись, Лель лёг прямо на лавку, положив голову к Атли на колени, и забросил ногу на ногу. Тот покраснел до самых кончиков ушей, но с места не сдвинулся. Василисе стоило больших усилий сдержать смешок.

– Досчитаю до ста, и идём заниматься твоими чарами, – сказал Лель, прикрывая глаза, будто разморённый на солнце кот.

– А потом – меч в руки и к нам с Атли, – подхватил Кирши. – Сегодня начнём пораньше, чтобы освободить вечер.

На Атли он упорно не смотрел, будто того и не было в комнате, и по-прежнему при нём почти не разговаривал и совсем не улыбался. Василисе и вовсе казалось, что существует два разных Кирши, один – его она называла «расколдованный» – тот, что ласкает её самой очаровательной на свете улыбкой, когда они остаются наедине. И другой – «заколдованный» – колючий, молчаливый, в которого превращается Тёмный на виду у Атли. Впрочем, Василиса надеялась, что со временем они смогут это преодолеть. Ненависти уже не осталось, но на её место ещё ничего не пришло. Теперь они с Атли были на равных, и, возможно, когда-нибудь на месте связующей нити клятвы появится другая, та, которую они сплетут по своей воле.