В остальном Спиридович ясно увидел значение соглашения Ленина с немцами: «…русский дворянин Ульянов-Ленин пошел на государственную измену. С этого момента Российская социал-демократическая рабочая партия в лице ее большевистских организаций и ее центральных органов, в лице многих отдельных партийных работников, становится орудием германского Генерального штаба… Гнездо квалифицированной государственной измены оказалось в самом центре политической партии, которая в глазах общества боролась за идеалы права и свободы… Эта ленинская работа оказалась настолько чудовищной в своем цинизме, что… многие отказывались верить в возможности такой предательской работы…»[610]

Решение Большого генштаба о наступательной войне против Франции и России, маскируемой для своих и чужих под «превентивную войну»[612], восходило к 1905 году с его надеждами на ослабление России вследствие русско-японской войны. «Большая программа по усилению русской армии», разрабатывавшаяся российским Военным министерством ввиду наращивания вооружений центральными державами с 1909 г., утвержденная в 1913 г. и узаконенная правительством в июне 1914 г., предусматривала перевооружение армии и флота до 1917 г. Это привело те силы в германском Генштабе, которые хотели нанести удар по беззащитному соседу, к выводу, что необходимо одолеть Россию как можно раньше, пока она не восстановила военную мощь. Никаких поводов в виде, скажем, русских или французских наступательных планов для такого решения не существовало[613]. Хотя во время балканского кризиса Большой генштаб мог убедиться в военной пассивности царя, мысль об угрозе со стороны России в более отдаленной перспективе приобрела в политических кругах Берлина черты идеи-фикс. Она владела и императором, когда тот 8 декабря 1912 г. собрал в берлинском дворце свой «военный совет» для «прояснения ситуации». Руководствуясь своим представлением о положении дел, порожденным внезапным крушением иллюзий насчет безусловного нейтралитета англичан в случае нападения Германии на Францию, император выдвинул следующие требования: Австрия, чтобы сохранить власть над своими славянскими меньшинствами, должна «решительно выступить против иностранных славян (сербов)»; если Россия поддержит Сербию и, например, вторгнется в Галицию, для Германии война также станет «неизбежной». Позиции Австрии могут быть усилены благодаря участию в войне на ее стороне Болгарии, Румынии и Албании, позиции Германии — благодаря участию Турции, и тогда Германия «со всей мощью» поведет «войну против Франции». Войну против одной России в новой обстановке «не следует рассматривать». А военному флоту нужно заняться строительством, создавая предпосылки для подводной войны с Англией. Такие требования впоследствии не могли не привести ко всеевропейскому пожару.

Две оговорки заставили императора на этом «военном совете» уточнить момент нападения. Начальник Генерального штаба хоть и считал, что война «неизбежна, и чем скорее, тем лучше», беспокоился насчет одобрения конфликта с русским соседом со стороны масс населения, которые, чтобы эта война шла успешно, должны воспринимать ее как свою. Он рекомендовал придать «популярность войне против России в духе императорских рассуждений»[614] с помощью целенаправленной работы прессы. Император с ним согласился. Статс-секретарь Имперского военно-морского ведомства гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц просил «отодвинуть большую битву на полтора года», ссылаясь на необходимость достроить расширенный Североморско-Балтийский канал и гавань для подлодок на острове Гельголанд. Мольтке возражал против отсрочки «немедленного удара», указывая, что флот и тогда будет «не готов», а положение армии ухудшится, «ибо противники вооружатся сильнее» Германии, которая «очень стеснена в деньгах». Однако император пошел навстречу своему флоту, перенеся «большую битву» на время после планируемого завершения строительства гавани на Гельголанде и открытия расширенного Кильского канала, которому предстояло носить его имя. Открытие было назначено на 24 июня 1914 г.!

Оставшееся время имперское политическое руководство должно было посвятить пропаганде, настраивающей население Германии на войну, дипломатической подготовке союзников к casus belli и casus foederis соответственно и целенаправленному привлечению потенциальных союзников к вступлению в Тройственный союз. Чтобы повысить готовность согласиться с войной на этих трех уровнях, а особенно среди немецкого рабочего класса и социал-демократии, начальник Генштаба и рейхсканцлер велели постоянно говорить, что «от славян исходит агрессия» и «Россия выглядит агрессором». Тем самым следовало создать впечатление, будто Германию втягивают в конфликт между Австрией и Россией из-за Сербии против воли и принуждают к оборонительной войне. Рейхсканцлеру и Министерству иностранных дел надлежало изображать ведущий к войне кризис так, чтобы обвинение во всем России казалось правдоподобным. Это им не вполне удалось.

Пропагандистская обработка населения увенчалась успехом, не в последнюю очередь вследствие косвенной помощи российского военного министра. Сухомлинов, которого многочисленные противники в правительстве и армии давно подозревали в содействии военным планам центральных держав, подлил масла в огонь немецкой газетной войны против России, когда 27 февраля (12 марта) 1914 г., через несколько дней после ставшего известным по слухам тайного заседания российской Госдумы, анонимно выступил в московских «Биржевых ведомостях» с не соответствующим истине и чрезвычайно встревожившим российскую общественность заявлением: «Россия готова к войне!»[615] Его статья появилась в солидной московской биржевой газете не без участия немецкого офицера Генштаба Зигфрида Хая (1875–1963), после многолетней работы в 1-м (русском) отделе Большого генштаба прикомандированного в чине капитана (24 марта 1909 г.) к Телеграфному бюро Вольфа (ТБВ) и официально направленного в Петербург в качестве его представителя[616]; неофициально он до начала войны извещал Генштаб о происходящем в российской столице. Хорошо интегрировавшийся в петербургское общество Хай (в 1911 г. он женился на российской подданной) сообщил берлинским ведомствам и о личности автора[617]. Небезупречный немец-редактор русских «Биржевых ведомостей» М. М. Гаккебуш (с начала войны — Горелов) принял к печати рукопись, вышедшую из-под пера Сухомлинова, от которой отказались другие газеты (к примеру, «Русское слово»), и тем самым обеспечил себе и своей газете защиту военного министра[618].