Поворот Ленина от Вены к Берлину объяснялся несколькими причинами[599]. Во-первых, разграничение разведывательных зон между секцией IIIb и Эвиденцбюро потребовало соответствующего перемещения агентуры. Во-вторых, только в июле месяце разжигание Лениным стачечного движения дало немецкой стороне доказательство больших мобилизационных способностей его партии, убедительно подкреплявшее его предложения в Берлине. Наконец, теперь он мог ожидать от германской разведки лучших условий: венское Эвиденцбюро и в предвоенные месяцы все еще страдало от вечной нехватки средств[600], зато Большой генштаб стал щедрее тратиться на свою разведку, после того как Людендорф обратил на нее особое внимание, а имперское правительство создало дополнительные службы для координации подрывной работы в России с собственными регулярными бюджетами и «чрезвычайными» средствами[601]. Так что, предлагая свой план ведомствам германского Генерального штаба, Ленин руководствовался сознательным расчетом. Решающую роль сыграло и военно-географическое расположение его вспомогательных войск: региональные центры большевистского разведывательно-террористического аппарата были сосредоточены преимущественно в российских северо-западных губерниях (в треугольнике Петербург — Рига — Варшава) и кавказских краях (Тифлис и пр.), которые находились в районе наступления германской армии. Гораздо в меньшем количестве ленинские вспомогательные части присутствовали на Украине и юге России, куда собирались нанести удар австрийцы. Там в интересах Австро-Венгрии в основном действовали военизированные формирования других национальных коллаборационистов — поляков и украинцев.

Упомянутая Спиридовичем величина обещанной Ленину суммы примерно совпадает с другими данными. Эдуард Бернштейн на основании собственных изысканий называл в качестве приблизительного минимума выделенных ему средств 50 млн золотых марок[602]. По словам Фрица Фишера, общая сумма на развал России составляла от 40 до 80 млн золотых марок — сравнительно небольшой процент от всех расходов на подстрекательство чужих народов и разложение вражеских государств[603]. Георгий Катков справедливо обратил внимание на то, что эти оценки могли касаться только официальной (государственной) доли в материальной поддержке Ленина[604]. Субсидии, поступавшие Ленину и его товарищам по другим «каналам» (Р. фон Кюльман, см. ниже), например из средств немецкой экономики, банков и партий, в официальных цифрах не отражены и задним числом вряд ли поддаются установлению. Зато известны факты, говорящие, что обычный дворянин-рантье Ульянов в своих денежных запросах никогда не стеснялся[605], а немецкая сторона даже в тяжелом военном положении более чем охотно шла ему навстречу: так, первый германский посол при советском правительстве, «временный дипломатический представитель в Москве» барон Вильгельм фон Мирбах-Харфф, с апреля 1918 г. ежемесячно подкармливавший большевиков миллионными суммами, незадолго до своего убийства в июле 1918 г. рекомендовал предоставить им еще 40 млн марок!

О другой помощи Гельфанда Ленину в этот конкретный момент времени неизвестно. Предположительно она имела место в предыдущие периоды, и о ней много упоминается в документах последующих военных лет. Впрочем, «двойственный союз прусского штыка и русского пролетарского кулака», о котором грезил Парвус, дабы снести российский «оплот политической реакции в Европе»[606], как раз с учетом предстоящей войны требовал жесткого деятеля ленинского склада, который «как намного более суровый человек отодвинул бы в сторону» соперничающих русских революционеров и «без промедления был бы готов к миру»[607].

Спиридович и его немецкие и русские источники ошибались лишь в одном пункте: они исходили из того, что Ленин вел свои берлинские переговоры в июне-июле 1914 г. с представителями Министерства иностранных дел и его план действий одобрило и приняло гражданское имперское руководство. Тут они, видимо, стали жертвами дезинформации со стороны отвечавших за связь с Лениным немецких военных служб. Последние по фискальным и другим причинам (в том числе в целях конспирации) подключали к своему планированию ведомства МИД, которое могло финансировать намечаемые действия за рубежом из отпущенных ему государственных средств; в Австро-Венгрии «главным финансистом военного шпионажа» тоже выступало «Министерство иностранных дел, имевшее в своем распоряжении „деньги на информацию“»[608]. Но если координирующий аппарат посланника фон Бергена либо другие инстанции МИД из этих соображений и участвовали в договорных или квазидоговорных отношениях с Лениным, то настоящую ответственность за них несли все же военные органы Большого генштаба, а с начала войны — Высшего командования (ВК). Фактически возглавивший его в августе 1916 г. генерал Людендорф, также прибегая к дезинформации (уже пущенной в ход ранее), взял за правило утверждать, будто Министерство иностранных дел в рамках германской миротворческой политики рассматривало в своих планах Ленина и большевиков как единственную партию мира и содействовало их приезду в Петроград ради прекращения кровопролития. Эти сознательно дезинформирующие заявления десятилетиями вводили в заблуждение не только неприятельские спецслужбы и русских эмигрантов в Париже, но и немецкую общественность, и немецких историков[609].