В пользу активного участия Ленина в разжигании мирового конфликта, на первый взгляд, говорят его известная одержимость идеей войны[631] и нетерпение, с каким он ждал войну как «могучий ускоритель»[632] революционного процесса (то же «чем скорее, тем лучше», что и у Мольтке). В декабре 1907 г. он призывал Красина готовиться к войне, в конце января 1913 г. сообщал Горькому, что члены ППС в Кракове, «несомненно, за Австрию и станут воевать за нее», и называл войну Австрии с Россией «очень полезной для революции (во всей восточной Европе) штукой», считая, однако, маловероятным, «чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие»[633]. В переписке с родными Ленин тогда тоже сомневался в скором начале войны[634]. Сомнения у него явно улетучились не позднее, чем стало известно об австрийском ультиматуме Сербии. 12 (25) июля, т. е. за три дня до того, как Австрия объявила Сербии войну, он радостно поздравлял Инессу Арманд «с приближающейся революцией в России» и торжествовал: «Сегодня вечером в шесть часов будет решен вопрос о войне между Австрией и Сербией»[635]. С особым удовлетворением он констатировал, что в связи с начинающейся войной («в это время») можно забыть про «идиотскую Брюссельскую конференцию», на которой меньшевики, Плеханов «и другие канальи»[636], а прежде всего Роза Люксембург, хотели воссоединить искусно расколотую им социал-демократическую думскую фракцию, намереваясь в августе в Вене перетянуть на свою сторону весь Интернационал. После вступления в силу его соглашения с германским Генштабом он больше не нуждался в поддержке Интернационала. В самый трагический для последнего момент Ленин проявил максимум оппортунистической гибкости человека, которому немецкие военные кредиты гарантировали средства к существованию для его партии на пути к его главной цели — революции на подвергшейся опасности родине. С той же беспринципной гибкостью он воспользовался моментом патриотического сплочения национальных социалистических партий как долгожданным предлогом, чтобы, встав в позу непреклонного социалистического моралиста, выкинуть за борт, как ненужный балласт, критиков и противников из собственных рядов. С первых же его публичных выступлений после начала войны в Швейцарии все русские социалистические «оборонцы, даже из среды большевиков, погибавшие на полях Франции за свободу России, видели в Ленине — врага № 1»: «Интернационалисты… даже левые из них — отшатнулись от него, и даже остававшиеся с Лениным Бухарин, Пятаков и другие… запротестовали против пораженчества, знамя которого выбросил Ленин»[637].

Таким образом, Ленин, несомненно, приветствовал войну от всего сердца, но все же какие-либо свидетельства его личного соприкосновения с сербскими националистами до начала войны отсутствуют. В своих подробных трактатах по национальному вопросу он сербского национализма не касался. Поскольку тот был направлен против Габсбургского дома, естественно, в краковский период Ленин его не поминал (во всяком случае в опубликованных работах о нем нет ни слова). С переездом Ленина в Швейцарию ситуация изменилась. Теперь он постоянно обличал «поход» или «грабительский поход» против Сербии, «грабеж Сербии» австрийской буржуазией[638], подчеркивая: уже Базельский конгресс Интернационала предвидел, что «предлогом [!] к конфликту послужит Сербия»[639]. В октябре он даже утверждал, что «немецкая буржуазия» предприняла «грабительский поход против Сербии», желая «задушить национальную революцию южного славянства». Так что, весьма вероятно, «национальная революция» южных славян его интересовала. Поэтому небезынтересно и более позднее заявление брата идейного вождя убийц эрцгерцога, Владимира Гачиновича, будто во время войны и Ленин, и Троцкий встречались с его братом в Швейцарии[640]. Достоверно доказано только сближение Троцкого с Гачиновичем в Париже в 1915 г.[641] Известно также, что последний, проживая с 1912 г., помимо Вены, преимущественно в Швейцарии, поддерживал там связи с меньшевиками и большевиками и нашел духовного наставника в лице уважаемого Лениным великого патриарха партии эсеров М. А. Натансона (партийный псевдоним Бобров). В начале 1917 г. Натансон посоветовал своему молодому сербскому другу покинуть Швейцарию, так как ему грозила выдача в Германию, и, собираясь уезжать в Петроград через германскую территорию в ленинской свите, предложил ему присоединиться к эмигрантскому эшелону. Гачинович будто бы отклонил предложение, ссылаясь на то, что его социализм не позволяет ему «принимать услуги врагов», да и от немцев во время проезда через их страну его, скорее всего, ждут репрессии за соучастие в сараевском заговоре, но доверил Натансону свои личные записки. В августе 1917 г. он умер в Швейцарии — по убеждению его сторонников, был отравлен. Его личные бумаги, возможно, попав с Натансоном в Петроград, там и остались — и, кстати, могли послужить источником ленинских знаний о «тайне» войны.