Столь желанное для официального Берлина известие, что Россия готова ринуться воевать, невзирая на недостаточное вооружение, подогрело страсти, а затем разожженный им костер получил новую порцию топлива: в вечернем выпуске 31 мая (13 июня) 1914 г. «Биржевые ведомости» повторили то же самое, поместив еще одну анонимную статью военного министра под заголовком «Россия готова, Франция тоже должна быть готова»[619]. Творение сановного автора предоставило Большому генштабу очередной подходящий материал для газетной войны против России. Официозная берлинская «Локаль-анцайгер», любимая газета императора, близкая к Военному министерству, уже 14 июня напечатала эту статью в переводе. Обрадованный император заметил, что на нее надо «коротко и ясно ответить делом». «Ну наконец-то русские раскрыли карты! — ликовал он. — Если в Германии кто-то еще не верит, что Руссо-Галлия изо всех сил стремится к скорой войне с нами и мы должны принять соответствующие контрмеры, он заслуживает, чтобы его срочно отправили в сумасшедший дом в Дальдорф!» И повелел: «Новые суровые налоги и монополии, 38 000 неработающих — в армию и на флот!»[620] С благодарностью ухватился за статью и рейхсканцлер. 16 июня он обратил на нее внимание германского посла в Лондоне князя Лихновского, адресуя британскому правительству намек, что еще ни одна официально инспирированная статья не «разоблачала воинственные тенденции русской милитаристской партии так беспощадно», как эта[621].

Если на данном поле разведка во главе с В. Николаи сработала успешно, то старания Министерства иностранных дел приобрести новых союзников потерпели фиаско. Третья держава Тройственного союза, Италия, еще раньше выражала сомнения в той причине войны, которую ей подсовывали, и отказалась повиноваться Вене, когда война началась с неприкрытой агрессии. В 1915 г. она объявила о выходе из оборонительного союза. Борьба Берлина за то, чтобы Вена взяла на себя роль «решительно выступившего» зачинщика конфликта, шла тяжело и отнюдь не радовала результатами, хотя обе стороны в принципе соглашались, что Россия в обозримом будущем агрессивной позиции не займет и воевать с Австрией не захочет. Германский посол в Вене Генрих фон Чиршки, добиваясь поставленной ему цели, находил понимание только у начальника Генерального штаба Конрада фон Хётцендорфа, не имевшего большого влияния ни при дворе, ни в правительстве. Конрад ратовал за аннексию Сербии, видя в ней единственное возможное «решение» южнославянского вопроса. Он, как и его немецкий коллега фон Мольтке, предпочел бы войну сегодня, а не завтра, и открыто отстаивал точку зрения, что «выгоднее разделаться с этим пораньше». Зато у решающих фигур политической Вены Чиршки обнаружил нежелание воевать. Из них самое большое препятствие представлял наследник престола, эрцгерцог Франц Фердинанд[622]. Он, пожалуй, решился бы на войну, размышлял Чиршки в разговоре с Конрадом 16 марта, только в ситуации, когда не останется иного выбора кроме «удара».

Чтобы склонить главную помеху на пути Австрии к войне, глубоко религиозного, миролюбивого эрцгерцога с южнославянскими корнями, на сторону германских замыслов[623], Вильгельм II трижды (в первый раз в октябре 1913 г.) ездил в Австрию, лично убеждая Франца Фердинанда в неизбежности столкновения с Россией и необходимости более жесткой политики в отношении славян. После второй встречи (март 1914 г.) он уже думал, будто эрцгерцог «у него в кармане»[624], но в конце третьего и последнего визита 13 июня 1914 г., т. е. за одиннадцать дней до объявления в Германии мобилизационной готовности, увидел тщетность своих усилий, когда Франц Фердинанд на прощание обронил, что России, по его мнению, «бояться не стоит; ее внутренние трудности слишком велики, чтобы эта страна могла позволить себе агрессивную политику»[625].

Спровоцировать войну намеченным способом, с австрийской помощью, так чтобы виноватой выглядела Россия, казалось невозможным. Кризис, перерастающий в войну, следовало вызвать как-то иначе. Может быть, идею подал начальник Генштаба Конрад, заметивший, когда германский посол 16 марта жаловался ему на нежелание эрцгерцога воевать как на главное препятствие их общим усилиям ради «удара», «что на Балканах всегда грозят осложнения, способные создать такую ситуацию»[626]. С нашей сегодняшней точки зрения, встает вопрос, не стронул ли Конрад этими словами с места лавину, которая через три с половиной месяца, 28 июня 1914 г., погребла под собой эрцгерцога в Сараево.

Убийство наследника престола, давшее Австрии предлог для войны с Сербией[627], а Германии желанное средство нажима на Вену, произошло через четыре дня после завершения строительства Канала императора Вильгельма, которое по негласным расчетам и договоренностям германского руководства означало готовность Германии к войне. Благодаря убийству эрцгерцога появился поджидаемый Веной и чаемый Берлином повод «ударить» (Конрад, Мольтке). Хронологическая близость указанных событий, учитывая точный график, расписанный немцами на те недели, говорит не столько о случайности, сколько о своевременном выполнении одного из пунктов плана.

Советские редакторы первого тома «Сборника документов по истории СССР»[628] подвергли сомнению официальную версию покушения на эрцгерцога Франца Фердинанда, согласно которой убийство спланировал руководитель контрразведки сербского Генштаба капитан Драгутин Димитриевич по кличке Апис[629], отрядив на него террористов-младобоснийцев через своих связных в Боснии, по одной простой причине: убийство не отвечало интересам Сербии, которая вышла из Балканских войн с ослабленной армией и не слишком могла рассчитывать на заступничество России в случае возмездия австрийцев. В поисках других объяснений редакторы наткнулись на мало принимавшийся во внимание в советском государстве документ, который дал им основания полагать, что Ленин «немного помог» убрать психологический барьер, мешавший императору Францу Иосифу начать войну с русским царем, — последнее слово подсудимого Карла Радека на процессе по делу т. н. антисоветского троцкистского центра (29 января 1937 г.)[630]. Радек намекал, что Ленин знал «тайну» мировой войны, «кусок» которой «нашелся в руках» сербского убийцы Гаврило Принципа. Его слова могли быть поняты как указание на причастность Ленина к развязыванию войны и были истолкованы в этом смысле.