Отношение вообще к стачечному движению доказывает, что Ленин не мог вывести правомерность своих действий по его разжиганию в первой половине 1914 г. ни из антивоенных постановлений, ни из самого духа II Социалистического Интернационала. Резолюции VII (Штутгартского) конгресса, который сделал вопрос о войне главным пунктом повестки, VIII конгресса (Копенгаген, 28 августа — 3 сентября 1910 г.) и чрезвычайного конгресса в Базеле (24–25 ноября 1912 г.) обязывали входящие в Интернационал партии бороться против милитаризации своих государств и надвигающейся войны и призывали, если война все-таки начнется, использовать возникший политический и экономический кризис для воздействия на низшие слои населения с целью устранения главной причины войн — капитализма. Притом они хоть и признавали разнообразие средств борьбы и необходимость выбора наиболее эффективных в зависимости от конкретной обстановки, но предусматривали координирование действий национальных партий Интернационалом или МСБ. Чем сильнее становилась угроза войны, тем больше представители некоторых национальных партий, например значительное меньшинство французской делегации на Базельском конгрессе, склонялись к тому, чтобы допустить «стремление ко всеобщей стачке и восстанию в качестве последнего средства против войны», прямо ссылаясь на «стачку-восстание в России… в 1905 г.» как «истинное оружие революции»[581]. Однако именно сильнейшая в Интернационале «немецкая социал-демократия… всегда отказывалась объявить всеобщую забастовку, чтобы помешать мобилизации»[582].

Ленин всегда с досадой осознавал тесные границы возможного одобрения Интернационалом всеобщей стачки и вооруженного восстания как «последнего средства» предотвратить войну. Он не раз предпринимал энергичные усилия, чтобы склонить его в пользу далеко идущих решений. На Штутгартском конгрессе он тщетно пытался лично убедить Августа Бебеля, признанного представителя сильнейшей национальной партии, в необходимости ужесточить резолюцию, внеся в нее недвусмысленное упоминание революционной агитации и революционных действий. Не удалось ему провести путем недопустимого влияния на процедуру общего принятия решений, так сказать, «через заднюю дверь», и более радикальные предложения. Если уж на всеобщую стачку и вооруженное восстание в преддверии войны мало кто соглашался, то надежды на революцию в момент ее начала было еще меньше. Штутгартский конгресс предписал трудящимся классам и их парламентским представителям, исключительно при условии «объединяющей деятельности Международного бюро», в период военной угрозы «делать все, чтобы предотвратить начало войны, применяя любые средства, которые покажутся им наиболее эффективными и, естественно, будут меняться по мере обострения классовой борьбы и общей политической ситуации». Ленинским методам борьбы против российской мобилизации не соответствовало даже дополнение, которого Ленин в Штутгарте после бурных споров сумел добиться при поддержке Розы Люксембург, но в смягченной форме: «Если война все-таки начнется, необходимо выступать за ее скорейшее окончание и всеми силами стремиться к тому, чтобы использовать вызванный войной экономический и политический кризис для пробуждения народа и тем самым устранения капиталистического классового господства». Благодаря этому дополнению Ленин неявно оставлял за собой право на развязывание после начала войны гражданской войны у себя на родине, однако его тайные расчеты наткнулись на сопротивление единого фронта социалистов всех подвергшихся нападению стран[583] — Вандервельде от Бельгии, Грумбаха от Франции и Плеханова от России. Революционную самодеятельность радикального меньшинства в виде восстания против собственной страны, находящейся под угрозой или уже ставшей жертвой агрессии, без предварительного согласования с другими партиями Интернационал никогда не поощрял и тем более никого из своих членов на подобное не уполномочивал.

Это однозначно вытекало уже из правовых предпосылок его решений. Так же как I Международный социалистический конгресс (Париж, 15–20 июля 1889 г.), Штутгартский конгресс проводил четкое различие между наступательными и оборонительными войнами. Ослабление страны — жертвы угрозы или агрессии прусского милитаризма — изнутри самовольными действиями, не санкционированными и не скоординированными ни МСБ, ни партиями — членами Интернационала, противоречило духу его резолюций. Кроме того, Интернационал со времен IV социалистического конгресса в Лондоне (27–31 июля 1896 г.) рекомендовал улаживать возникающие споры путем обращения государств-участников в международный арбитражный суд. Штутгартский конгресс даже вменил пролетариату в обязанность добиваться применения этих рекомендаций на практике, оказывая соответствующее давление на свои правительства. А МСБ на заседании в Брюсселе (29–30 июля 1914 г.) призвало пролетариев всех стран усилить демонстрации против войны, за мир и «за урегулирование австро-сербского конфликта с помощью арбитража»[584]. И тот факт, что русский царь хотел выбрать именно такой путь, а германский император его отверг, побудил некоторых руководителей западноевропейских партий основательно пересмотреть свои антироссийские предубеждения.

Наконец, решающий момент заключался в том, что развязанное Лениным стачечное движение перед войной и задуманная революция после ее начала не просто ослабляли его собственную страну, подвергающуюся угрозе или нападению, но, скорее, способствовали наступательным действиям державы-агрессора — ни в одной резолюции Интернационала о подобном речи не шло, поскольку другие делегаты социалистических партий стран-участниц помыслить не могли о решении столь чудовищно антисоциалистического содержания. Все резолюции, и по духу и по букве, ставили целью предотвращение и прекращение войны, но никак не пособничество кого-то из членов Интернационала нападающему государству: «Лишь крошечное меньшинство среди левых социалистов цинично-жадно мечтало о большой войне, которая повергнет рабочих в нищету и тем самым в революционное возмущение и повлечет за собой возникновение социалистического общества… а такие революции могли произойти только в странах, проигравших войну»[585]. Намерение русского лидера одной из социалистических партий Интернационала добиться поражения собственной страны, помогая агрессорам, чтобы обнищанием довести ее до революции, абсолютно противоречило как политическому, так и нравственному кодексу руководителей II Интернационала. Карл Либкнехт, на которого так любил ссылаться Ленин, считал желание поражения России несовместимым с принципами интернационализма; в первые недели войны он упрекнул в Берлине Александру Коллонтай, тогда еще меньшевичку: «Если вы желаете поражения России — вы плохая интернационалистка! Не меньше желательно поражение Германии»[586].