О Боже!

Она лежала в постели, закинув руки за голову. Внешне онабыла спокойна, хотя сердце ее колотилось быстро-быстро.

Потом возник новый голос, голос покойного дедушки, и онповторял слова, сказанные раньше Анной:

Оставь это, Бобби. Это опасно.

Мгновенная вибрация. Ее первое впечатление от гладкойметаллической поверхности. Реакция Питера. Потеря чувства времени. Мертвыйптенец, пахнущий дохлятиной, но тем не менее не привлекающий к себе мух.

Да, это корабль. Я уверена в этом, потому что, как бы дикооно не звучало, в этом есть своя логика.

Вновь голос дедушки, тихий и спокойный, но исключающийвсякие возражения, единственный способный в детстве заставить замолчать Анну.

После того, как ты нашла это, Бобби, может случиться все,что угодно. Ты сама суешь голову в петлю.

Нет! Я не согласна!

Сейчас спорить с дедушкой было легко: ведь он ужешестнадцать лет лежит в могиле. И все же его голос преследовал Андерсон до техпор, пока она, обессиленная, не уснула.

Не трогай это, Бобби. Это опасно.

И тебе это тоже отлично известно.

Ей уже приходило в голову, что с Питером происходит что-тостранное, но до сих пор она не могла сказать определенно, что именно. КогдаАндерсон проснулась на следующее утро (вопреки ожиданиям, в девять часов, какобычно), она почти сразу же увидела это.

Она накладывала еду в его миску. Как обычно, Питер сразупришел на знакомый звук и с жадностью накинулся на завтрак. Вылизав мискудочиста, он вильнул хвостом. Андерсон смотрела на собаку, не видя ее, а вголове у нее вновь звучал голос покойного дедушки, предупреждающего ее обопасности.

Миллионы живущих в этой стране одиноких людей при встрече сподобной опасностью бросились бы наутек, — думала Андерсон. — А сколько такихлюдей во всем мире? Но разве это опасность? Особенно в сравнении с раком?

Ноги ее внезапно подкосились, как будто из них вытекли всесилы. Она ощупью добралась до кухонной табуретки и почти упала на нее, глядя наморду собаки.

Катаракта, закрывавшая весь левый глаз Питера, наполовинуисчезла.

— Ничем не могу помочь, — сказал ей тогда ветеринар.

Они с Питером больше часа сидели в крошечной смотровойкомнате, вся обстановка которой состояла из табуретки и стола для осмотра.Доктор Этеридж только что закончил осмотр глаза Питера.

— Понимаю вашу озабоченность, но ничем не могу помочь, —повторил он. — Катаракта приобрела необратимую форму. Слезай, Питер.

Питер соскочил со стола и подбежал к хозяйке.

Боже, как давно это было!..

…Андерсон погладила пса по голове и, внимательно глядя навоображаемого Этериджа, подумала: Видишь? Но вслух она этого не сказала. Ихвзгляды на мгновение встретились, и врач отвел глаза. Я видел, но никогда непризнаю этого. Боже, как этот врач отличался от дока Даггетта!

Даггетт дважды в год осматривал Питера на протяжении первыхдесяти лет его жизни, и от его цепкого взгляда не могло ускользнуть ничегонеобычного в состоянии здоровья собаки. Осмотрев своего четвероногого пациента,он сдвигал на кончик носа очки, потирал переносицу и произносил что-нибудьвроде: Мы должны понять, что с ним происходит, Роберта. Это серьезно. С годамисобаки, как это ни странно, не становятся моложе, и Питер здесь не исключение.Обычно Андерсон немедленно отвечала, что на ее Питере годы пока не сказываются.И вдруг, когда ей так был нужен умный ветеринар, доктор Даггетт передал всюсвою частную практику Этериджу, который был хоть и приятным человеком, ночужаком в этих краях, и переехал во Флориду. Этеридж осматривал Питера дажечаще, чем Даггетт, — в прошлом году целых четыре раза, — потому что в старостиПитер стал очень болезненным. Но Этериджу было далеко до его предшественника…

Питер внезапно отрывисто гавкнул, встряхнул головой, и в егоздоровом красноватом правом глазу промелькнуло нечто, чему Бобби сперва немогла дать характеристики, но это нечто напугало ее. Она могла признатьвозможность того, что найденный ею предмет — не что иное, как летающая тарелка;могла поверить, что загадочная вибрация этого предмета явилась причиной гибелиптенца, причем даже мухи не захотели подлететь к его трупику; могла поверить вовнезапно исчезающую катаракту, даже в то, что у Питера наступила втораямолодость.

Во все, что угодно.

Но видеть беспричинную ненависть в глазах ее любимой старойсобаки — для Бобби Андерсон это было невыносимо… бррр…

К вечеру темные тучи с запада затянули небо, и вдалекепослышались раскаты грома. Вновь собирался дождь. Нужно выпустить Питера понужде, — подумала Андерсон. Позже, когда разразится гроза, он и носа не высунетиз дому. Старый бигль с детства боялся грома.

Позже, сидя в кресле, она бесцельно перелистывала страницы,пытаясь сосредоточиться на содержании статьи в журнале. Гром приближался. С каждымего новым раскатом Питер подползал к креслу немного ближе, и на морде его былонаписано смущение. Я, конечно, знаю, что гром не убьет меня, я знаю это, новсе-таки лучше я подползу поближе к тебе, хорошо? Ты ведь не против, Бобби?

Гроза разыгралась по-настоящему только к девяти часам.Андерсон пришло в голову, что выражение «разверзлись хляби небесные» оченьточно характеризует то, что происходит за окном. Внезапно мощный раскат громапрогремел где-то совсем рядом, и оконные стекла задрожали. Небо разрезаласине-белая молния. Было слышно, как ветер гнет деревья в саду.

Питер страдальческими глазами смотрел на хозяйку.

— Ладно, трусишка, — улыбнулась она. — Иди сюда.

Питера не нужно было приглашать дважды. Он запрыгнул наколени к Бобби и свернулся в клубок. Теперь он меньше боялся грома и тольковздрагивал при очередной канонаде. Его запах — специфический аромат бигля —щекотал Андерсон ноздри.

Ветер усиливался. Свет в доме замигал. Это был сигнал сподстанции. Сейчас его выключат, — подумала Андерсон. Она отложила журнал иобняла лежащую на коленях собаку. В отличие от своего любимца, Бобби любилагрозу: она всегда поражалась силам разбушевавшейся стихии. Ей нравился вид извук этой стихии. Ей казалось, что природа дает силы и ей самой. Все ее чувствав такие моменты обострялись, как бы впитывая энергию.

Ей вспомнился давний разговор с Джимом Гарднером. Гарднерхранил как сувенир стальную пластинку, однажды чуть не стоившую ему жизни. Былоему тогда семнадцать лет. В пластинку ударила молния, и у юноши случился шок отсильнейшего электрического разряда. Казалось, он сошел с ума. В голове у него втечение недели звучала какая-то музыка. На четвертый день к ней присоединилась«морзянка». Голова раскалывалась. Благодаря отчаянным усилиям врачей на пятыйдень все эти звуки начали утихать, а на восьмой пропали совершенно.