У Ирены вновь закружилась голова: на сей раз от счастья. Онаощутила себя совершенно слабой в его объятиях, перед натиском его нежности, акогда губы Игнатия скользнули по ее шее, у Ирены зашлось сердце от мысли:больше ничего она не может ему запретить! Она всецело в его власти, и пожелайон сейчас, сию же минуту овладеть ею – прямо здесь, на обочине дороги, – она непосмеет ему отказать.

В этой неожиданной и непристойной мысли было вместе с темчто-то чарующее. Ирена часто задышала – и увидела, что Игнатий опустил глаза ипристально смотрит, как взволнованно вздымается ее грудь в вырезе платья.Осторожно коснулся пальцем нежных, белых холмиков, погрузил его во впадинку межними…

Ирена тихо охнула – новое, невыразимое ощущение пронзило еедо самого сердца.

Игнатий вскинул голову, задумчиво поглядел в сторону речки,откуда доносился такой плеск, словно по воде било крыльями целое стадо гусей:это лихач занимался ловлей денег.

– Ну, он там еще полчаса провозится, а то и больше, –пробормотал Игнатий, опять переводя взор на Ирену, – и ее поразило новое,жадное выражение его лица, даже в дрожь бросило.

– А ну-ка идем, – коротко выдохнул Игнатий, подхватывая Иренуна руки и вталкивая ее обратно в карету. Почему-то мелькнула мысль, что, наденьона нынче платье с кринолином, Игнатию не удалось бы таскать ее, будтотряпичную куклу, туда-сюда. А ворох шумящих, шелестящих нижних юбок нискольконе мешает ему бросить Ирену на широкое сиденье кареты, да так бесцеремонно, чтоона завалилась на спину.

К ее несказанному изумлению, Игнатий не сделал даже попыткиподнять ее, а надвинулся сверху, прижимая коленом испуганно забившиеся ноги,навалился, неузнаваемо, незряче вглядываясь в ее глаза, бормоча:

– Не могу больше ждать… умоляю тебя… ты моя…

Он резко встряхнул Ирену – так, что груди ее выскочили изкорсета, и припал к ним губами, алчно впиваясь то в один сосок, то в другой.

Какое-то мгновение Ирена тупо глядела в обитыйпотрескавшейся рыжей кожею верх экипажа над своей головой, потом в ужасе вскрикнула,но Игнатий закрыл ей рот поцелуем: впился ненасытно, больно в губы, лишь накраткий миг оторвавшись, чтобы выдохнуть:

– Я быстренько. Потерпи чуть-чуть, – и снова присосался к еегубам.

Он оказался очень тяжел – до того тяжел, что Ирена и шелохнутьсяне могла, да и не помышляла об этом: губы Игнатия не давали ей вздохнуть, оначасто, резко вбирала воздух носом, чувствуя, что еще мгновение – и потеряетсознание от удушья и страха.

Да, ей было страшно. Он что-то делал с ней! Пуговицы егосюртука больно елозили по соскам, царапая нежнейшую кожу, а руки тем временеммяли, комкали ее платье, и Ирена едва не закричала, когда вдруг ощутила рукуИгнатия на своем бедре… более того – именно там, где панталоны имели потайнойразрез в шагу.

Она бы и закричала – да не смогла: непонятный ужас стянулгортань судорогой. Что кричать – она и дышать едва могла, а страшнее всего былоосознание того, что для Игнатия вся она, со всей ее любовью и красотой, совсеми своими чувствами и мыслями, и знанием французских и даже русских романов,поэзии, искусства, всяких других возвышенных предметов, о которых редко толкуютв салонах (не зря брат с шутливым ужасом порою восклицал: «Несчастная, тебяпрозовут синим чулком!»), – вся она значит сейчас для Игнатия не более, чем еенежное, прелестное платье цвета осинового листа: досадная помеха, шелуха,которую нужно отбросить или хотя бы смять, чтобы добраться до единственного,имеющего для него значение, бывшего желанным: до стыдного местечка между ног.

Пальцы Игнатия мяли, сжимали выпуклый комочек плоти иноровили залезть глубже, все глубже. При этом Игнатий свободной рукою что-тоделал со своей одеждой. Сквозь боль и страх до Ирены дошло, что он пытаетсяраздеться, расстегнуть брюки, и новый приступ ужаса и стыда совершенно лишил еесил. Стыднее всего было, что нетерпеливые пальцы причиняли не только боль, чтотот самый крошечный бугорок раз или два отзывался томительным трепетом, но этобыли лишь редкие мгновения, а все остальное время – боль, и стыд, и страх. Иожидание: что же будет дальше?..

Дальше было вот что: Игнатий вдруг резко, громко задышал,шепча что-то в самые губы Ирены, несколько судорог прошло по его телу – и онзамер, с трудом переводя дух, но наконец-то оторвавшись от ее рта и даввозможность глотнуть воздуху.

Не веря, что все кончилось, Ирена с трудом разомкнула одинглаз (ресницы смялись, слиплись от слез – оказывается, она плакала, не замечаяэтого!) и увидела над собой набрякшее, побагровевшее лицо Игнатия, который,чуть прижмурясь, слегка улыбнулся, словно прислушиваясь к какому-то невыразимоприятному ощущению в себе.

Она торопливо опустила ресницы, еще больше испугавшись того,что успела разглядеть. Это был не Игнатий, нет, его прекрасные черты не моглисделаться такими… такими… Ирена не находила слов. Мелькнуло в памяти – «фавн»,«сатир». Пожалуй, да, похоть – вот еще одно запретное, неведомое преждепонятие, вот что исказило, изуродовало любимое лицо! Но при чем же здесьлюбовь?..

– Вы, барин, коли такое дело, уж лучше бы мне денежки дали,сказали: «Прогуляйся, мол, любезный, до лесочку!» А то я все штаны измочил,покедова бумажки выловил из реки… зато все до единой выловил-таки! Ништо, чтомокрые, – высушим, еще лучше новеньких в дело употребим!

Голос лихача грянул, будто гром с ясного неба, и Иренаподумала, что теперь-то она непременно умрет от стыда.

– Пошел вон, дурак! – проворчал Игнатий, поднимаясь на ногии рывком принуждая Ирену сесть. Она привалилась спиной к стенке кареты, увиделаблудливые глаза возчика в окошке, сконфуженную улыбку Игнатия, потом перевелавзгляд на свои ноги, обтянутые чулками, выставленные на всеобщее обозрение, и,уронив дрожащую руку, которой пыталась поправить лиф, затряслась всем телом вприступе глухих рыданий.

– Я сказал, пошел вон! – грозно рыкнул Игнатий – и плутовскаяфизиономия исчезла в окошке.

Проворно обрушив ворох скомканных юбок до полу иблагопристойно прикрыв ноги Ирены, Игнатий несильно встряхнул ее за плечи, иголые груди каким-то образом сами вскочили в корсаж. Он аккуратно, ловкорасправил кружево по краю декольте, потом сдвинул на затылок Иренину шляпку,которая нелепо съехала на лоб. Тронул пальцами повлажневшие завитки на висках.

Ирена сидела, как на приеме у страшного дантиста, трясясьвсем телом, быстро, коротко всхлипывая.

– Ну, дорогая… Ирена, ангел мой… – Размягченный голосИгнатия пробился сквозь шум и сумятицу, царившие в ее голове. – Взгляните наменя, умоляю!

Она быстро – раз-два – качнула туда-сюда головой.