После ее ухода Ирена подсела с гребнем к зеркалу и, медленнорасчесывая мокрые перепутанные волосы, принялась вглядываться в свое лицо.Оказывается, она порядком от себя отвыкла! Чтобы больше десяти дней неглядеться в зеркало – это уж совсем в голове не укладывается. Даже в Смольномих муштровали в приличной скромности: у кого найдут в вещах хоть малое,карманное зеркальце – не миновать сурового выговора классной дамы, а то и кначальнице отделения, maman, поведут: «Как вы можете, m-lle Сокольская?! В вашигоды… вы должны знать, что лучшая красота девицы – это чистота, чистотанравственная!» Однако Ирена все-таки училась на Николаевской половине, вОбществе благородных девиц, куда принимались только потомственные дворянки,поэтому в зале для уроков танцевания у них было зеркало – огромное, от потолкадо полу, – и всегда можно было улучить момент и поглядеться, хотя бы мельком.Ходили страшные слухи, будто на Александровской половине не было зеркала даже втанцевальной зале, однако там учились всякие дочки штабс-капитанов, протоиерееви третьестепенных дворян, принятые на казенный счет, а с ними Ирена не зналась,потому проверить ужасные слухи не могла, только недоумевала: как это так можножить, неделями не смотрясь в зеркало?! Ну вот, теперь она узнала – как.

Она глядела на себя, как на забытую подружку. Слава богу,по-прежнему хорошенькая, может быть, даже красивая, хотя в классе считаласьлишь девятой по красоте. Нос не то чтобы курносый, но все-таки вздернутый,зеленые глаза широко расставлены, лоб очень высокий (Ирене всегда твердили, чтодля девицы иметь такой высокий лоб неприлично, поэтому она выпускала на негонесколько кудряшек, благо волосы у нее вились от природы), рот тоже великоват,никак не сложишь его бантиком… Ничего, зато лицо сияет, словно изнутри светитсянежным бело-розовым светом, кожа нежнейшая, как персик, ресницы… хорошиересницы, особенно если смочить их прованским маслом и чуть загнуть, бровиотличные, разлетаются к вискам, придавая лицу надменное выражение, особенноесли Ирена задумается или обидится. Но все это было и раньше, а ведь должнопоявиться нечто новое! Ведь она изменилась за это время, очень изменилась. Вотголову себе сама вымыла… и вообще, прежняя Ирена, надзирающая за прачкою,которая моет ее белье, Ирена, вспомнившая о таком низменном существе, какпрачка, – это что-то невероятное! Конечно, она всегда была чистюля, но чтосделала бы прежняя Ирена? Послала бы за белошвейкою, на худой конец – в дорогоймагазин за новыми вещами, а прежние, ношеные, выбросила бы, чтоб не возиться!Однако она предпочла позвать дешевую прачку, потому что поняла: если Игнатийснял для них комнаты в этих совсем простых нумерах, вдобавок себе взял общую,где, кроме него, еще четверо ночуют, значит, у него на исходе деньги. Вот ещеодна новая черта, которую с недоверием открыла в себе Ирена: она не толькодопустила в свое сознание такое недостойное благородной особы понятие, какденьги, но и стала задумываться об их количестве!

Она торопливо принялась заплетать еще влажные волосы в двекосы. Гордыня – ее лучшая подруга, она поддерживала Ирену все эти безумные,тяжкие дни – она и сейчас нашептывает на ухо: «Никто не должен видеть твоихслез!»

Никто, вот именно! Даже та красавица в зеркале! Вот так,правильно. Вздерни-ка повыше брови, Ирена. Понадменнее, пожалуйста. А теперьпоскорее спать. И пусть лучшая подруга твоя тоже уснет, отдохнет. И даприснится вам молодая графиня Лаврентьева, которая завтра вступит внаследственное поместье своего супруга!

Уныло встала она утром: серое небо не сулило ничегохорошего. Уныло встретила унылого Игнатия: экипажа из Лаврентьева нет как нет,очевидно, письмо Игнатия не дошло, затерялось у почтарей; придется возчикаподряжать. После ужасного завтрака – ячневая каша вчерашняя, такая крутая, чтоложку не повернуть, вдобавок несоленая, пригоревшая и политая прогорклыммаслом, – Ирена с отвращением принялась одеваться. Прачка спалила утюгомкружево на любимой сорочке – еще домашней, еще своей! – пришлось надеть купленное«приятельницей» Игнатия. Ну, или «женой приятеля». Новая сорочка была изобильнообшита кружевом, тончайшего батиста, однако внушала Ирене непонятнуюбрезгливость: чересчур коротка, едва ли до колен, и когда стоишь в ней в однихажурных чулках (почему-то все новые чулки были только ажурные, словно унепотребных девиц!), еще без панталон, вид совершенно будто у какой-нибудькокотки!

Для успокоения души Ирена желала бы хоть платье надеть свое,однако за время пути оно испачкалось, оборки оторвались – словом, его следовалолибо отдать хорошей портнихе в починку, либо уж прямо бедным людям. Раньше,дома, такие «безнадежные» платья дарили горничным на именины, на Рождество или,например, к свадьбе. Однако сейчас у Ирены не было горничной. Ну что ж, вЛаврентьеве, уж верно, будет!

Наконец с помощью служанки из номеров она уложила волосы,оделась во все новое – и не могла не признать, что выглядит премило вбело-розовой гроденаплевой шляпке с зелеными цветами и лентами, и платьице былотоже гро-: грод’анверовое, с узенькими полосочками – все разненьких зелененькихоттеночков. Ничего не скажешь – прелесть!

Игнатий тоже смотрелся настоящим франтом. Похоже, последниегроши были отданы прачке, потому что рубашка просто-таки скрипела от крахмала,а воротнички едва не резали кожу. Очевидно, по этой причине Игнатий былособенно молчалив, и хотя не мог не заметить, с каким любопытством Иренаоглядывает просторные пустоватые улицы Нижнего (кремль показался ей оченькрасив, а от всего остального пугающе веяло провинциальностью), разомкнул ротвсего лишь однажды, чтобы сообщить: вот в этом, мол, доме, напротив Покровскойцеркви, жил некогда приятель молодости его отца – князь Гагарин, большой шалуни проказник. Среди проказ князя и его веселой компании была рассылка видным горожанамприглашений на губернаторский бал, которого тот и не думал устраивать, илиночные катания по городу в каретах в чем мать родила.

Однажды ночью гагаринская компания переменила вывески нафасадах зданий. Утром изумленные горожане увидели над дверью духовнойконсистории слова: «Распивочно и на вынос», на здании судебной палаты –«Стриженая шерсть оптом и в розницу», на воротах архиерейского дома – «Продажадамского белья и приданого для новорожденных», на губернаторском подъезде –изображение банки пиявок с надписью: «Здесь отворяют кровь».

Как-то раз Гагарин приручил и выдрессировал пару годовалыхмедвежат, которых постоянно водил при себе на цепочке. Во время праздничногоскопления публики на главной Покровской улице он спускал со своего балкона вовтором этаже на канате медвежонка и после достаточного переполоха средипрохожих втаскивал его обратно.

Как-то Гагарин устроил «афинскую ночь», для которой сманилженскую прислугу многих горожан…

– Дальнейшие его подвиги происходили где-то за Уралом, – сявным сожалением сообщил Игнатий, а Ирена покосилась на него не без угрюмости.