Ее немало озадачили нотки восхищения в голосе мужа,живописующего несусветные забавы князя Гагарина. На взгляд Ирены, это быланеприличная дурь, простительная для мало́го юнкера, но отнюдь не длянемолодого уже человека, вдобавок – отпрыска знатного рода. Можно было толькопорадоваться, что сподвижников веселого князя в Нижнем «иных уж нет, а те –далече», но вот беда: к одному из этих, кто «далече», сейчас и держит путьИрена… Остается надеяться, что граф Лаврентьев остепенился и позабыл проказыюных лет. А если это не так, Ирене надлежит с первого шага поставить себя вграфском доме так, чтобы все, а раньше всех – хозяин, относились к ней суважением.

Хорошо говорить! Но как себя поставить, когда сама про себязнаешь, что ты – беглая, непослушная дочь, обвенчавшаяся тайно, и даже непротив воли родительской, а вовсе не известив об этом отца с матерью? ЕжелиИрена других людей ни во что не ставит, даже самых близких, кто же будет еепочитать? Уж, верно, не старый граф Лаврентьев!

Чем глубже погружалась Ирена в эти мысли, тем плотнеесмыкались темные «воды печали» над ее головой. Она молчком сидела в уголкекареты, стиснув руки словно бы нервным, а на самом деле молитвенным жестом, иедва удерживала слезы: даром такая тоска не приходит, это что-нибудь да значит!Ну а что это может значить? Скорее всего, то, что Лаврентьево не окажется такимуж местом обетованным, как ей желается, а граф всего менее будет похож надоброго, всепрощающего батюшку. Ох, задаст он им с Игнатием хорошую баню… ох,задаст!

В эту минуту Игнатий, доселе нарушавший тишину лишьбессвязным, отрывистым насвистыванием обрывков все той же знаменитой арии Лючииде Ламмермур, насмешливо спросил:

– Что-то вы примолкли, душенька? Уж не страшно ли вам,часом?

Открывать свои мысли было, конечно, никак нельзя, и Ирена несовсем ловко соврала:

– Сон вспоминаю. Сон мне ужасный снился, просто кошмар!

– И мне! – подхватил Игнатий. – И мне тоже! Диво, конечно,что я вообще заснул: блохи и клопы заедали. Но под утро забылся и, вообразите,вижу, будто я – это не я, а некая птица вроде ворона, и летаю я над кладбищем.Кладбище такое странное, такое странное: могилки все дерном убитые, а сверху надгробныекамни лежат. Ни крестов, ничего. Спускаюсь пониже и вдруг вижу на каждом камненеобычайно четко выбитую надпись, начинаю читать – и, вообразите, оказывается,что здесь похоронены только близкие мне люди! Деды и прадеды по отцовской линии– я их имена только в книге родословия читал, есть у отца в кабинете, им самимсоставленная, – родители матушкины, что две зимы тому назад померли водночасье, совсем уж старенькие были, дряхлые…

Голос Игнатия странно дрогнул, и Ирена подумала, что этихсвоих деда с бабкою он, верно, крепко любил… А еще до нее вдруг дошло, что вразговорах с нею Игнатий никогда ни словом не вспоминал о своей матери, словноее и вовсе на свете не было. Ирена почему-то решила, что она давно умерла. Итеперь она с замиранием сердца подумала: а ну как она жива? Ну как придетсязавоевывать еще и ее сердце, пытаться расположить к себе? Последние остаткидуха улетучились Бог весть куда. С графом она еще как-нибудь справилась бы, ну,очаровала или разжалобила бы его, а вот с этой неведомой свекровью… о Господи!

– И вижу вдруг могилу отца своего, – продолжал Игнатий. – Аведь я доподлинно знаю, что он жив! Не веря своим глазам, опускаюсь на серыйкамень, и вдруг он отъехал в сторону, земля разверзлась – и я вижу гроб, изкоторого раздается отцов голос: «Не успеет петух прокричать трижды, как мысвидимся с тобою, сын мой!»

– Господи, воля твоя, Господи, помилуй! – быстрозакрестилась Ирена, но тут же устыдилась своей суеверности, отнюдь неприставшей образованной барышне, нет, замужней взрослой даме, и произнесланебрежно: – Ну, чепуха! Страшно, конечно, особенно…

– Особенно про этот крик петуха, – подхватил Игнатий. –Однако ежели бы этот сон был вещим, я уже умер бы нынче же. А вроде жив, как выдумаете? Но я совсем не прочь, чтобы сон мой отчасти сбылся…

Сначала Ирена не поняла, потом круглыми глазами воззриласьна мужа:

– Да простит вас Бог, Игнатий! Что вы такое говорите?! Выжелаете смерти своему отцу?

Игнатий поглядел лукаво:

– Ну, ну, Ирена, вы ведь не ханжа, зачем же так-то? Положаруку на сердце, разве вы не боитесь встречи с ним? Разве не теряетесь вдогадках: как-то сей граф встретит нас? Не прогонит ли взашей? Даст ли своеблагословение? Сказать по правде, я никогда в жизни не мог предвидеть ни одногопоступка своего отца, никогда не мог заранее предсказать, как он поведет себя,тем паче – в такой ситуации, какую мы с вами намерены ему предложить.

«Как?! – едва не вскрикнула Ирена. – Да ведь ты уверял меня,что на благорасположение отца твоего можно безусловно надеяться?!»

Очевидно, ее лицо сделалось таким неуверенным и несчастным,что Игнатий от души расхохотался, глядя на нее.

– Ох, Ирена, Ирена, ты еще совсем дитя! – выдохнул он междуприступами хохота. – Ну, не куксись! Конечно же, я ничуточки не думал, будтоотец останется недоволен нашим браком. Напротив! Даже если бы он сам полжизнипотратил, не сыскал бы мне более завидной невесты, чем вы, дорогая!

Игнатий поцеловал ей руку и значительно поглядел в лицо. Онпочему-то называл Ирену то на «вы», то на «ты», и это ее ужасно раздражало. Нето чтоб раздражало, но… просто она начинала чувствовать себя еще болеенеуверенно.