Кирилл Костромин залпом допил свой кофе и посмотрел на обоихблагодушных стариков. То ли адреналин, то ли необыкновенный кофе молотил ввиски, раздувал очажок боли в затылке.

На Соню он старательно не смотрел.

— Правильно ли мы поняли, — начал он, — ожерелье старинное иочень ценное. В нем настоящие камни, сапфиры и бриллианты, редкой и красивойработы. — Ювелиры кивали. — Оно было сделано в Голландии в серединедевятнадцатого века. Это музейная редкость?

— Нет, нет, — нетерпеливо прокаркал Франц Иосифович, — музейни при чем. Ни при чем. Хотя, безусловно, раритет. Да.

— Мы даже с некоторой долей предположения можем назватьмастера, — гордо объявил Михаил Эрастович, — это Густав ван Гаттен дюВалленгшток. Очень известный мастер.

— Художник, — подхватил его напарник, — настоящий. Не простокамнерез. Знаток. Имел дело только с хорошими камнями. Потомственный ювелир.Что с вами? — спросил он у Сони. — Вам не понравился кофе?

— Как — не понравился? — переполошился Михаил Эрастович. —Боже мой, вы даже не попробовали! Теперь его нужно вылить. Это уже не кофе!Франц Иосифович, она даже не попробовала!

— Сонечка, — пробормотала рядом жалостливая Настя, — всехорошо. Не плачь.

Кирилл вытащил из кармана носовой платок и сунул его Соне.

— Франц Иосифович, к вам никто не обращался с вопросами поповоду этого ожерелья? Вчера или на прошлой неделе? Никто не приходил? Незвонил?

— Звонил Сергей Сергеевич, — ответил Михаил Эрастович, — онзвонил в пятницу, и я сказал, что у нас нет никаких сомнений в подлинности ивремени изготовления. Мы были уверены, что он все передаст барышне. Неужели непередал?

Нет, подумал Кирилл, не передал. Он не передал и не хотелничего выяснять. Он говорил, что Соне от этого будет только хуже.

— Сережка звонил? — спросила Настя.

— Сергей Сергеевич, — подтвердил Франц Иосифович, — звонил.Да.

— Он позвонил и представился, — уточнил Кирилл, — правильно?Или вы его и так знаете по голосу?

— Зачем по голосу? — нетерпеливо возразил Михаил Эрастович.— Я никого не знаю по голосу! Я же не секретарь-машинистка! Мне звонят иговорят: здравствуйте, Михаил Эрастович, это Сергей Сергеевич, и тогда я узнаю.Почему я должен разбирать голоса?

— Нет-нет, — успокоил его Кирилл, — конечно, вы не должныразбирать голоса. Просто у нас произошла… неувязка.

— У нас — нет, — объявил Франц Иосифович, — у нас не бываетнеувязок. Только когда приходят клиенты, а мы пьем кофе.

— Это бывает крайне редко, Франц Иосифович, — возмутился егонапарник, в которого коварный Франц Иосифович метил своей тонкой иронией, — мыже не районная ювелирная лавка, в которой растягивают обручальные кольца ишлифуют копеечные серьги. Мы — специалисты. Мы вполне можем пить кофе, когдазахотим. Вы заберете свое ожерелье, барышня?

— Нет, — сказал Кирилл, не дав Соне и рта раскрыть, — мыоставим его здесь. Барышне негде его хранить.

— Правильно, — одобрил Франц Иосифович, — очень ценное.Хранить его надо с умом. В кармане не носить. Да.

— Только, пожалуйста, — Кирилл поднялся, и вдруг оказалось,что он на голову выше обоих стариков и занимает очень много места в комнатке,похожей на сейф, — никому, кроме… Софьи Борисовны, его не отдавайте. Даже есличеловек принесет тридцать три расписки и нотариально заверенную доверенностьили что-то в этом роде.

— Сколько оно стоит? — хрипло спросила Соня. Носовой платоку нее в руке был совсем мокрый. — Сколько? Если его продать?

— Не спешите, — посоветовал Михаил Эрастович, — продать вывсегда успеете. Может быть, лучше оставить его в семье. Ваша дочь или внучканаденет его на свое совершеннолетие. Старый ван Гаттен был бы доволен.

— Или на свадьбу, — хрюкнув от удовольствия, вступил ФранцИосифович. — Церковь. Невеста. Белое платье. Открытые плечи. Орган. В вашихцерквях не играет орган. Ерунда. И ваше ожерелье. А?

— Сколько оно стоит? — повторила Соня. — Хотьприблизительно?

Франц Иосифович пожал плечами и посмотрел на МихаилаЭрастовича.

— От семидесяти до ста тысяч долларов, — сказал тот. — Чутьменьше, чуть больше, в зависимости от знатока. И все же не спешите егопродавать. Подумайте. Пусть оно полежит у нас в сейфе. У нас гораздо надежнее,чем в ваших швейцарских банках.

— Разумеется, мы не станем никому его отдавать, — перебилего Франц Иосифович, — только барышне. В руки. С чего вы взяли, что мы можемего отдать?

— Мое ожерелье стоит семьдесят тысяч долларов? —пробормотала Соня, еле шевеля губами. — Оно столько стоит?

— Что с ней? — нетерпеливо спросил Франц Иосифович почему-тоу Кирилла.

— Она думала, что оно стоит семь рублей, — сказал Кирилл, —не обращайте внимания. Если она не придет в себя, мы макнем ее в Неву.

— Я думала, что бабушка, — продолжала бормотать Соня как вбреду, и Кирилл подумал, что ее на самом деле придется полоскать в Неве, — ядумала, что бабушка оставила мне стекляшки. Я думала, что она меня разлюбила.Что она меня презирала. Я думала, что она хотела мне напомнить, что я ничего нестою. Что я недостойная. А она… она… оставила мне бриллианты. И завещание неизменила. Даже после того.

— Спасибо, — поблагодарил Кирилл ювелиров, — кофе былизумительный. Я такого не пробовал никогда в жизни.

— Заходите, — пригласил Франц Иосифович, поглядывая на Соню,— приводите барышень. Мы всегда варим кофе после того, как выстрелит пушка.Будем рады. Да.

— Сонечка, пошли, — Настя потянула Соню за руку, — спасибовам большое, Франц Иосифович, и вам, Михаил Эрастович. Кофе был необыкновенный.

Кирилл почти выволок Соню из мастерской. Почему-то онаупиралась, не шла, а он тащил ее и злился так, как не злился никогда в жизни.

Даже когда отец заставлял его писать «плансамосовершенствования» на неделю вперед, а потом следовать этому плану и вписыватьв отдельные графы свои достижения.

Он был совершенно уверен в своей правоте с той минуты, когдаувидел в окошечке Светиного мобильного номер телефона. Он знал абсолютно точно,что вся затея со звонком — попытка в очередной раз обмануть дуреху Соню, обвестивокруг пальца, ведь это было так просто. Соня поверила бы — она привыкла веритьво все самое плохое.

Вот в то, что ожерелье подлинное, она поверила не сразу и,кажется, еще не до конца.