– Это еще почему? – резко бросаю я, хотя мой голос дрожит. – Они этого не заслуживают!

– Да, но они и правда страдают здесь. Дело не только в том, что деревенские жители плохо с ними обращаются из-за тебя. Разве кто-нибудь заслуживает жизни в приграничье? – Сюин поводит рукой вокруг. – Как ты думаешь, почему они несчастны? Может, они станут другими людьми, если ты увезешь их отсюда и обеспечишь пищу и безопасность, которых им так остро не хватает?

– Если им потакать, выйдет только хуже. – Я сдавливаю куколку, ее вышитые глаза вылупляются. – От этого всегда хуже. Мои мать и бабушка всю жизнь угождали отцу и деду – и что, те изменились? Как бы не так. Постоянными потачками невозможно добиться уважения и любви.

– Потакать бесполезно потому, что не решена коренная проблема. Знаешь же, как говорят: «Бедные горы и гнилые воды порождают дурных людей».

– Это не оправдание! Тут в округе множество семей, где люди живут, не причиняя друг другу боль!

– Но только эта семья – твоя, и другой не будет. – Глаза Сюин подернуты влажной мерцающей дымкой. – Ты и в самом деле просто махнешь на них рукой, не воспользуешься шансом помочь им, изменить их жизнь?

Мотаю головой, приложив кончики пальцев к лицу – осторожно, чтобы не размазать грим. Какой стыд, что такой пилот, как Сюин, услышала мою ссору с родными! Мысленно проклинаю Гао Цю за скаредность. Заставил их лететь на одном с нами планолете, вместо того чтобы послать за ними отдельный. Похоже, страх перед ударом ци – единственное, что мешает моему отцу выскочить из дома и опозорить меня еще больше. Слава небесам, что я в доспехах…

И тут меня прохватывает мороз. Бросаю взгляд на дом.

Что за буйство устроит отец, как только мы уберемся отсюда?

– Мои мама и бабушка… – Ахнув, я привожу кресло в движение. – Их-то точно нужно отсюда забрать! Отец накинется на них в ту же секунду, как мы улетим.

Сюин резко разворачивается вместе со мной, пучок волос подрагивает над ее короной пилота.

– Ты в самом деле думаешь, что они осмелятся уехать отсюда, бросив мужчин?

Я останавливаюсь и воображаю себе этот разговор.

«Но нельзя же прямо так взять и уехать!»

«Это мой дом. Моя семья».

«Он мой муж!»

Я тереблю в пальцах куколку-талисман. Ведь это все, что мама и бабушка когда-либо знали в своей жизни: выйти замуж за того, кого им выберут, слушаться его, вынашивать и растить его детей. С самого рождения из них выколачивалось чувство собственного достоинства, и теперь они могут существовать, только прислонившись к мужчине. Если их оторвать, они попросту рассыплются.

Я не смогу уговорить их. Знаю точно, потому что Ичжи не смог уговорить меня уехать отсюда.

Я никогда не верила, что из этого что-то выйдет. Я просто физически не могла представить себе другую жизнь, не ту, которую вела. Глубоко в моей душе обитал страх, что тогда станет только хуже, я лишь скачусь в еще более глубокий круг ада. Мне недоставало твердого стержня, чтобы вырваться из старой жизни.

Я отвергла предложение Ичжи из страха, и все же он никогда не называл меня трусихой.

Сюин присаживается на корточки перед моим креслом и говорит приглушенным голосом:

– Это правда – существуют люди неисправимые, чьи сердца вытесаны не из того материала, что у прочих, но большинство из нас стали такими, какие есть, под влиянием сил, нам неподвластных. Даже те, кто постоянно мучают других или… убивают.

Мое сердце пронзает острая боль. Отвожу взгляд от дома, пытаясь изгнать из головы картины страданий Шиминя.

Сюин не отводит от меня испытующих глаз.

– Некоторые люди усваивают один неудачный урок: причиняя боль другим, они облегчают свою собственную. Но, может быть, в действительности их не учили ничему иному. Возможно, они смогут измениться, если им представится возможность. Даже капля сострадания может сотворить великие чудеса.

– Да. Может быть. – Я слежу, как наша хрюшка возится в свинарне. Должно быть, она уверена, что мир – сплошной навоз, поскольку никогда не покидала своего загона.

– Извини, я, кажется, опять сую нос не в свои дела, верно? – Сюин распрямляется, потирает лоб.

– Нет-нет, все в порядке. – Я с улыбкой машу рукой.

– А, ну тогда хорошо, – смеется она, но глаза ее остаются блестящими и искренними. – Я просто не хочу видеть, как семья распадается, когда есть шанс на спасение. Семья – это то, за что стоит бороться.

– Надеюсь, ты права. – Я провожу пальцем по кривоватой улыбке на лице моей тряпичной куколки.

Я уже один раз отвергла свою семью, когда решила убить Ян Гуана, но сейчас положение иное. Вряд ли будет трудно убедить Гао Цю дать моим родственникам временный приют в его поместье. Там места предостаточно, и потом, он ухватится за возможность получить дополнительный рычаг управления мной.

Если я сейчас уеду, ничего не предприняв, то из мелочных соображений обреку маму и бабушку на страдания.

Наверно, я недостаточно плоха, чтобы так поступить. Возможно, я не знаю всего – лишь воображаю, что знаю.

Каждый живет в мире, отличном от мира других. Людям частенько приходится принимать решения, которые им не нравятся. И тут требуется нечто большее, чем «да просто уезжай отсюда» или «да просто бросай пить».

Я неверно судила о Шимине и глубоко ошиблась. Возможно, мои родственники тоже удивят меня, когда избавятся от житейских невзгод.

Старшая сестра умерла ради своих родных. Она бы не хотела, чтобы я ими пренебрегла.

– Ну и жалкое же ты создание! – издевается надо мной Цьело в полутемном коридоре поместья Гао тем же вечером, после нашего возвращения в Чанъань.

– А? – Я останавливаю свою коляску в легком, перистом кругу света от лампиона. Волосы, мокрые после энергичной помывки, которую мне устроили служанки, чтобы удалить грим, завернуты в полотенце.

Цьело прислоняется к стене, разрисованной абстрактными облаками и драконами.

– Я слышала, каким тоном твоя семейка разговаривала с тобой. И как ты им уступила.

О небо. И она тоже.

– Хм… – мычу я, не в силах присоединить к этому звуку что-то более вразумительное.

Она скрещивает руки на груди. Свет лампиона сочится только на одну половину ее лица, оставляя вторую в тени.

– Не стоит так легко разбрасываться своим прощением.

Сухой смешок слетает с моих губ.

– Вот как? Если это правда, то почему мы сейчас не вцепляемся друг другу в глотки?

– Ни я, ни ты друг друга не прощаем. – Глубоко посаженные глаза Цьело впиваются в мои. – Просто терпим из удобства. Не пытайся всадить мне нож в спину – и я не потребую от тебя расплаты за попытку разрушить мою башню. Уразумела?