– Мечтал? – Я вдыхаю его запах – чистый и теплый аромат цветка, выросшего на солнечной лужайке.

– Э-э… скорее бесконечно фантазировал. – Он тихонько смеется. Накручивает на палец мой локон, взгляд его становится мягким, задумчивым. – Как бы я хотел каждый вечер приходить домой, к тебе, и каждое утро просыпаться рядом с тобой! Только не здесь. Где-нибудь в более тихом месте, например в хижине в диких горах. Где никто нас не потревожит.

Это такая до боли чудесная картина, что нежность в моей душе взмывает до невиданных высот. И тут же разбивается вдребезги, низвергая меня в холод реальности.

– Всегда найдутся люди, которые будут охотиться на нас. – Я отодвигаюсь от него, локон выскальзывает из его пальцев. Мой голос дрожит и срывается. – Мы не можем взять и убежать. Твой отец…

– Знаю, – мягко прерывает меня Ичжи. – Вот почему я и говорю, что это фантазия.

Тепло между нами рассеивается, сменяясь напряжением. Чувство вины давит на меня глыбой льда. У нас нет времени на фантазии. Особенно на фантазии о всяких простых тихих местах.

Прежняя спокойная жизнь не вернется никогда.

– Слушай, Ичжи. Я не могу тебе ничего обещать, – произношу я тихо, но решительно. – Шиминь и я – мы партнеры. Не знаю, что мы должны сделать, чтобы хорошо управлять хризалидой, и мне нельзя оставлять недомолвки, когда на карту поставлено так много. Поэтому скажи честно: тебе больно, когда ты видишь нас вместе?

Лицо Ичжи вспыхивает противоречивыми эмоциями, но быстро разглаживается. С легким вздохом он садится на светлые шелковые простыни своей огромной постели.

– Инстинктивно – да. Я хотел бы оказаться на его месте. Я хотел бы быть твоим пилотом-партнером. Я хотел бы иметь его силу, чтобы защитить тебя.

Внутри меня все сжимается.

– Тогда, я думаю, нам лучше не…

– Но затем я напоминаю себе, что реальных причин для ревности нет. – Взгляд Ичжи снова проясняется, чистый, как правда. Далекие огни Чанъаня блистают в его глазах. – Откуда она, эта ревность, если не от моей неуверенности, от боязни потерять тебя, раз ты должна принадлежать ему? Но это не так, сколько бы людей в это ни верило. Ты ведь не вещь, которую можно взять или отдать, а любовь – это не какой-то ограниченный ресурс, за который следует воевать. Любовь может стать всеохватной, если твое сердце способно открыться. Я имею в виду, если вдуматься, любовь по большей части подпитывается совместимостью. Два человека приносят друг другу счастье просто одной своей близостью. Так что с моей стороны было бы бессмысленно злиться на Шиминя. Как бы хорошо ты ни была совместима с ним, это не имеет никакого отношения к тому, насколько ты совместима со мной.

Я прокручиваю его слова у себя в голове.

– Значит, это всего лишь… совместимость?

– Во всяком случае, я так считаю. Настоящая любовь приходит, когда между людьми есть синергия и доверие, а не одна только химия. – Он сглатывает. В лунном свете, льющемся между нами, я вижу, как поднимается и опускается его гортань. – Подрастая здесь, я видел слишком многих людей, которые отчаянно старались контролировать других, чтобы удержать их при себе. Я всегда считал, что в этом нет ни силы, ни власти, есть лишь печальная, печальная неуверенность.

– Угу, – хмыкаю я, вспоминая приглушенные стенами крики отца, когда он обвинял мать в том, что она слишком часто заглядывается на старину Вана, нашего соседа. Поддеваю пальцем воротники халатов, в которые облачен Ичжи, открывая фрагмент его татуировки. – Но в наших с тобой отношениях меня заботит не это. Я знаю, ты таким не станешь. Я просто не хочу делать тебе больно.

– Не волнуйся. Мои инстинкты – штука нелогичная, поэтому я не позволю, чтобы они управляли мной. – Он прислоняется лбом к моему лбу, проводит большим пальцем по моей щеке. – Цзэтянь, каждый раз, когда ты смотришь на меня, я убеждаюсь, что в твоем сердце есть и для меня местечко.

Мои глаза расширяются, зрение туманится слезами. Рот приоткрывается от изумления.

Да, он прав. В моем сердце всегда будет место для него. Вот именно поэтому. Поэтому.

«Мой пятый сын не из тех, кто влюбляется», – звучат в моей голове слова Гао Цю, но я стряхиваю их, как пыль. Ичжи познакомился со мной, когда я была простой девчонкой из приграничья. Какие скрытые мотивы могли бы двигать им так долго?

Я никогда не стыдилась своей любви к нему, даже зная, что мои родственники могут утопить меня за нее. Так нечего и начинать!

Мы не выключаем свет.

Ичжи не обладает силой Шиминя, чтобы нести меня на руках, но это ничего. Он помогает мне перебраться на кровать – бережно, как всегда. Даже боль в сломанных ребрах не так остра, когда его руки гладят мое разбитое тело, собирая меня воедино. Я целую его так, будто лишь тот воздух, который прошел через его легкие, безопасен для дыхания. Волна язвительных, устрашающих голосов вздымается в моем сознании – они выкрикивают оскорбления: шлюха, блудница, развратница! – но растворяется в нарастающем жаре.

Я поднимаюсь, воспаряю над коллективной бранью. Столько усилий приложено, чтобы помешать мне комфортно существовать в моей собственной коже, и все впустую – я здесь, я делаю что хочу с парнем, которого мне никто не назначал. И это меня не пачкает. Это не разрушит меня. Это не похабно, не грязно и не стыдно.

Стыд – вот их излюбленное орудие. Инструмент для разложения меня изнутри, пока я сама не поверю, что готова принять любую подачку, которую они бросят под мои стянутые бинтами ноги.

Не вышло.

Несмотря на все их усилия, я считаю, что заслуживаю счастья.

Всё, чем они сковывали меня, я обращу против них. Мой внешний облик – это иллюзия, чтобы привлекать к себе их интерес. Моя декадентская распущенность – это наживка, чтобы возбуждать их негодование. Мое совершенное партнерство – это ложь, чтобы подпитывать их одержимость.

Сама сила их осуждения и ненависти сделает меня непобедимой.

Холод металла в воздухе. Вкус ржавчины на языке.

Грязный свет. Темные углы. Тяжелый железный стул, кожаные ремни, которыми стянуты мои руки. Мясо и кровь проигранной борьбы под моими ногтями.

– Вообще-то, сынок, до такого могло бы и не дойти. – Возвышающаяся надо мной фигура держит в руке бутылку с пойлом. Ань Лушань. – Но раз ты сам решил побыть огромной занозой в заднице, то лучше тяпни немного и остынь.

Солдаты раскрывают мой рот и всаживают между зубами металлические пластины с острыми как бритва краями. Кровь течет мне под язык. Резиновая трубка впихивается глубоко в глотку. Я давлюсь, кричу, пытаюсь откусить ее, выплюнуть, но она сидит как влитая. Только больше крови течет.

Ань Лушань натягивает мою цепь. Его жирные руки наклоняют бутылку и выливают пойло в воронку. Буль-буль-буль – этому нет конца. Обжигающее пламя расходится по всему телу. Я даже не могу умолять этого подонка остановиться. Не могу дать задний ход и подчиниться. Не могу попросить его убить меня.