Тата пожала плечами. Хорошо, что темно, и толькопрямоугольники желтого домашнего света лежат на сугробах.

Хорошо, что темно, иначе Лерка бы точно увидела, что онапокраснела.

– Я сегодня… на свидание ходила.

– С кем?!

– Так, ни с кем.

– Одна то есть ходила?

– Лера! Он из нашего офиса, очень симпатичный. Он пригласилменя в какой-то антикварный магазин, и мы там рассматривали люстру.

Лера помолчала, а потом сказала:

– Прекрасно.

Голос у нее был расстроенный.

Семья сестры казалась ей незыблемой и надежной, самойнастоящей, словно сделанной из чего-то очень прочного, ну, хоть из гранита.

И как бы скучно это ни звучало, в этом был смысл и главнаясила – они есть, они вместе, они никогда не расстанутся, потому что этоневозможно.

И точка.

А тут такие перемены!.. Да еще какие-то люстры и кавалеры изофиса!

Они вернулись в дом, и Тата опять принялась за куличи, аЛера, ничем ей не помогая, все смотрела и смотрела в окно.

Утром и произошло событие, взбудоражившее весь дом.

Из бабушкиной спальни пропал бриллиантовый прабабушкинкрест.

Бабушка совершенно точно помнила, что вечером он был с ней –она никогда его не носила ввиду его исключительной тяжести, – но никогда и не расставалась.Крест висел на нефритовых четках, которые бабушка почти не выпускала из рук, ивсе помнили, что за столом четки и крест лежали рядом с бабушкиной тарелкой.

Перерыли все, даже ковры снимали – крест как в воду канул!

Все было забыто – Пасха, куличи, которые, накрытыекружевными салфеточками, бодро и торжественно сияли на буфете. Дети ползали подстолами, двигали диваны, залезали под кресла. Им нравилось ползать и залезать,они думали, что это игра такая, а тучи все сгущались и сгущались, и Татачувствовала, что гром вот-вот грянет.

Он и грянул.

Бабушка объявила, что крест у нее стащили как раз дети! – инужен обыск.

Этого никто не ожидал.

Тёма со злыми слезами на глазах заорал, что если его в этомдоме считают вором, он немедленно поступит в суворовское училище, и ноги егоздесь не будет, и вообще, где папа?!

Даниил меланхолично пожал плечами и сказал, что его могутобыскивать сколько угодно – он не берет чужих вещей.

Девчонки, перепугавшись за Тёму, на всякий случай заревелитоже, а Тюпа спросил, что такое обыск.

Он ел морковку и смотрел телевизор, включенный на спортивномканале.

У матери был перепуганный и несчастный вид. Лера грызланогти, а Шура держалась за виски – пребывала в ужасе.

– Бабушка, – сказала Тата твердо. – Мы не станем обыскиватьдетей. Наверное, мы просто плохо искали. Просто нужно поискать еще.

– Это очень дурной знак, – бабушка раздула ноздри. Голова унее тряслась, она даже свои пахитоски не курила. – Особенно накануне Пасхи!Куда мог пропасть крест, да еще такой огромный, да еще с бриллиантами?! Еслиего стащили, ноги моей не будет в этом доме!

Тату вдруг осенила мысль, куда именно крест мог пропасть.

– Бабушка, а ты снотворное на ночь принимала?

– Ну конечно! А что такое?

– Ничего, – задумчиво сказала Тата. – Ничего. Лера, дайдетям супу. Я… сейчас.

Она поднялась на второй этаж, обошла галерею, на которуювыходили двери всех спален, и заглянула по очереди в каждую.

Потом спустилась вниз – дети сидели за столом, Лера громко иделовито командовала напряженным, звенящим голосом. Тата не пошла черезстоловую, а кругом, к той двери, которая выходила не на веранду, а в сад.

Этой дверью пользовались в основном летом, и еще ее мужлюбил выйти покурить именно на эту сторону дома. Но мужа не было, а возле дверистояли ботинки.

Одни-единственные ботинки.

Все было ясно.

– Мне нужно на чердак за пасхальной скатертью, – сказалаТата отрывисто, вернувшись в столовую. – Что бы там ни было, а Пасха на носу!Даня, пойдем, ты поможешь мне дверь открыть.

Меланхоличный Даниил покорно потащился за ней – дисциплина ипослушание самое главное, – и совершенно несчастный Тёма проводил их глазами.

На чердаке было холодно и пахло сухими цветами и пылью.Огромный, темного дерева буфет, в котором Тата держала вещи «дальнегопользования» – елочные игрушки, пасхальные и новогодние скатерти, надувноготигра, с которым Тюпа летом любил плавать в бассейне, – стоял в самом дальнемуглу.

Тата пошла к буфету, а Даниил остался на пороге.

Его меланхоличность как рукой сняло, он озирался даже, пожалуй,с интересом.

– Как тут у вас… красиво, – сказал он, когда Тата вытащиласкатерть.

– Здесь много старых интересных вещей, – согласилась Тата. –Зачем ты взял крест, Даня? Ты же понимал, что бабушка его хватится! Причемочень быстро! Зачем?

Даниил попятился, стал отступать к двери и, пожалуй, сбежалбы, если бы Тата проворно не схватила его за руку.

– Тише, – сказала она и приложила палец к губам, – тише,тише!..

– Я не брал! – Рука у него была совершенно мокрой. – Яничего не брал, правда!

– Даня, – Тата посмотрела в его перепуганные глаза. – Язнаю.

– Ты не можешь знать! Ты ничего не видела!

– Я не видела, но знаю. Вчера ты выходил на площадку, чтобывзять книжку, да? У нас на втором этаже книжные полки. Ты выходил и услышал,как твой отец говорит про Воронеж.

– Ты меня не видела!

– Не видела, – согласилась Тата. – Но я заходила к тебе вкомнату. У тебя на подушке лежит детектив. А детективы у нас стоят только нагалерее, куда выходят двери из спален.

– Ну и что? Подумаешь, детектив!

– Даня. Послушай меня. Ты взял книжку, услышал, что говорятвзрослые, и решил сбежать, да? Для этого ты решил раздобыть денег. Ты дождался,пока все лягут, зашел к бабушке в комнату и взял у нее с ночного столика крест.Только ты не стал его прятать в доме. Ты знал, что в столовой мы с Лерой, тынас слышал. Ты подождал, пока мы уйдем курить, спустился и вышел с другойстороны дома, где дверь в сад. Я слышала, как она открывалась.

– Я не брал!

– Возле той двери стоят твои ботинки. Они совершенно мокрые.Ты лазал в них по снегу и позабыл перетащить их к другой двери. Так?