В общем, все это шито белыми нитками.

Ее сын, как и все остальные в семье, чувствует неладное ипытается как-то нащупать почву под ногами. Ну, если родители не разговаривают,может, их хитростью заставить?!. Пусть отец скажет матери про дружбанов, чтоли!.. Тёма его попросит, отец позвонит матери, и они о чем-нибудь поговорят, иболотная зыбкость, опасная для всякого, кто в нее наступает, станет чутьпотверже и не такой страшной?..

Нет, Тёма взрослый и умный и прекрасно знает, что люди,бывает, разводятся, у них в классе половина родителей поразвелись, ну и что?Только к его, Тёминой, семье это не имеет никакого отношения. Не может иметь. Уних все по-другому, и родители не такие, как все остальные, а особенные,молодые, красивые, продвинутые! И однажды Тёма видел, как они целовались. Онвышел на крыльцо позвать собаку и вдруг увидел их под падающим снегом – онистояли и целовались, как малолетние, и это продолжалось и продолжалось, и Тёма,улыбаясь тонкой улыбкой умудренного жизнью старца, вернулся в дом, аккуратноприкрыл за собой дверь и даже Тюпку не пустил на улицу, заманил своимдрагоценным компьютером, чтобы ребенок не мешал родителям целоваться подснегом!

А потом все кончилось.

Отец все время в командировках.

Мать все время на работе.

Только Тюпка все лезет и лезет на компьютер, придурок!..

Пообещав, что будет ехать долго, как можно дольше, чтобыТёма успел замести следы, Тата вышла на улицу и вдохнула немного весны.

Весна в Замоскворечье пахла талой водой, автомобильнымвыхлопом и чуть-чуть вербой, уже надувшей трогательные пухлые щечки. Одинокаязахудалая вербочка как раз притулилась возле суперсовременного крыльца,выложенного темным мрамором и облагороженного с двух сторон голубыми елями вкадках. Тата спустилась с крыльца и понюхала вербочку.

Ордынка шумела машинами, копошилась людьми, сияла огнямимагазинчиков и ресторанов, где рано зажгли свет, и во всем этом мире верба всеравно пахла весной.

– Уже уходите, Татьяна?

Тата открыла глаза – оказывается, она их закрывала.

Он стоял у нее за спиной и улыбался.

Он пришел к ним на работу совсем недавно, встречались онивсего раз пять, и он Тате… нравился.

Он хорошо улыбался, хорошо выглядел, кажется, много знал, ина Восьмое марта, праздник всех трудящихся женщин, неожиданно принес ей мимозы.Не те, что продаются в ларьках или даже роскошных цветочных магазинах вроде«Садов Семирамиды», а какие-то необыкновенные, невиданные, и вовсе не похожиена желтые метелки, а вправду похожие на цветы, пахнущие сладко и остро. Ониникуда не помещались, эти необыкновенные мимозы, топорщились, вылезали из всехваз, и их бархатные листочки деликатно цепляли Тату за ноги, когда онапроходила мимо, наконец пристроив их в ведро, выпрошенное у уборщицы МарьиСергеевны.

Они были похожи на весну, только не московскую, остоженскую,а на южную, победительную и самодовольную, сиявшую сотней желтых пушистыхшариков!

И Олег был похож на весну.

– Вы уходите или только пришли, Таня?

Тата неожиданно сообразила, что рассматривает его – почтинеприлично.

– Я ухожу, Олег, – и она состроила официальную улыбкуколлеги и старшего товарища. – Мне сегодня нужно пораньше домой.

Улыбку он не принял.

– А можно мне вас проводить?

Вот этого Тата не ожидала. В предложении «проводить» былонечто старомодное, из школьной жизни.

– Вы можете меня проводить только до машины, Олег. Вот,кстати сказать, и она.

Он посмотрел на ее машину, залитую с одного бока водой излужи, и пожал плечами.

– Ну, можно ведь до нее дойти каким-то другим путем.

– Каким… другим путем?

– Вот так, – он кивнул головой куда-то в сторону. – Хотите,я вам покажу свой любимый магазин? Он здесь рядом.

– Магазин? – как попугай переспросила Тата.

Ей тут же представились ряды вешалок, а на них пиджаки ибрюки. И еще, как она заходит, а Олег говорит ей – ну вот, это мой любимыймагазин.

Или нет, нет, не так. Длинные прилавки с сосисками,колбасами и сырами в вакуумной упаковке, отдельно молоко и яйца в коробках. ИОлег говорит – ну вот, это мой любимый магазин.

Ей, конечно, надо в магазин, и как раз, где продаются яйца,мука и масло, но Олег тут совсем ни при чем!..

– Олег, спасибо за предложение, но мне правда нужно ехать.

– Вы меня не поняли, – сказал он и засмеялся. – Вы проститеменя, Таня, должно быть, я как-то неправильно выразился. Здесь, на Ордынке,есть чудесное место, где продается всякий хлам. Старинные светильники, абажуры,сталинские торшеры и прочая ерунда. Там работает мой приятель. Я иногда к немузахожу просто поболтать или посмотреть, что именно он нашел на очереднойпомойке. Давайте зайдем?..

Тату никто не приглашал на свидания, наверное, лет триста, аможет, восемьсот. Последнее свидание – как раз восемьсот лет назад –закончилось полным фиаско, да и свиданием в полном, так сказать, всеобъемлющемсмысле слова, это никак нельзя было назвать.

Позвонил бывший однокурсник и пригласил Тату в театр. Онадолго собиралась, наводила красоту – однокурсник, шутка ли!.. Столько лет невиделись, и поразить его воображение своей не только не ухудшившейся, азначительно улучшившейся красотой очень хотелось.

В общем, Тата собиралась, собиралась, поехала, и уженепосредственно в приюте Терпсихоры, или, быть может, Мельпомены, однокурсникобъявил, что у него всего час. Так что вскоре ему придется уйти, видимо, дажене дожидаясь конца действия.

И – самое смешное! – он так и сделал. В середине действия онвстал, а сидели они в четвертом ряду, повернулся спиной к сцене, на которойстрадал главный герой, и, извиняясь перед потревоженными зрителями, сталпробираться к выходу.

А Тата осталась досматривать, красная, как рак, и глубоконесчастная. Ей казалось, что главный герой со сцены теперь смотрит только нанее, как на главную сообщницу негодяя, и с отвращением смотрит, и она готовабыла провалиться сквозь пол, прямиком в театральный подвал.

Так Тата и не поняла, для чего однокурсник все это проделал!..То ли, увидав Тату, он так перепугался ее улучшившейся за годы разлуки красоты,то ли у него и вправду что-то случилось, только на свидания она больше неходила.

Да, собственно, и не приглашал никто!..

А Олег пригласил? И это свидание или не свидание? Какпонять?

Конечно, хорошо, что в сорок лет к делу подключается голова,и можно этой самой головой придумать правильное объяснение чему угодно, иразложить по полочкам эмоции, и разобрать по косточкам чувства, и не датьпротиворечиям стать совсем противоречивыми, а непониманию совсем непонятным.