– Скока хочешь за нее?

– Тридцать.

– Нет. Восемнадцать.

– Но, Магомет, я без штанов останусь, сам знаешь. Своим людям я должен заплатить? Я им больше дал, чем восемнадцать, всем святым клянусь, в убытке останусь.

– Ладно. Двадцать.

– Хотя бы двадцать семь дай, Магомет, очень тебя прошу.

– Ладно. Двадцать две.

– Без ножа режешь! Но по рукам.

– Давай, расплатись. – Короткий кивок в сторону сопровождающего, который тем временем придирчиво, с фонариком, осматривал авто. Нашел вмятину на крыле, что-то гортанно доложил главному на своем языке.

– Битая она у тебя. Еще тысячу снимаю.

– Побойся бога, я эту вмятину тебе за сто зеленых отрихтую!

– Некогда, чтобы ты мне тут рихтовал. Так и быть, Исмаил, выдай ему двадцать одну и пятьсот.

Исмаил беспрекословно открыл борсетку и вытащил оттуда стопку долларов. Характерно, что он не пересчитывал их – или определял количество банкнот на глаз, или кавказцы заранее знали, какую сумму заплатят за «яблочки», и подготовили купюры.

– Работаем, – коротко скомандовал по рации руководитель нашей операции.

Наш микроавтобус лихо влетел на территорию гаражей, тормознул у бандитского «Гелендвагена». Выскочили «тяжелые». Тут же выволокли из-за руля шофера, уложили носом в землю, закрутили руки.

Те, кто совершал сделку, закрылись в гараже.

Взвизгнула циркулярка, металлическая щеколда отвалилась, одну половинку ворот собровцы стали потихоньку приоткрывать. И тут изнутри раздались выстрелы. Не выдержали нервы у кавказцев. Стреляли из двух пистолетов. Наш длинноволосый злодей, барыга Утяцкий, в панике упал на пол, прикрыл голову руками и отполз за верстак.

Собровцы забросили внутрь, одну за другой, две свето-шумовые гранаты. Бахнуло знатно – и на экране, и в реале. Объектив камеры заволокло. Разрывы больно ударили по ушам – даже меня, сидящего в автобусе. Изо всех щелей бокса повалил дым. А потом настежь распахнулись ворота, и собровцы выволокли на вольный ночной воздух трех мужчин. Глаза у тех были выпучены, и вид они имели чрезвычайно ошарашенный. Да, кто испытал на себе свето-шумовую гранату, вовек этого не забудет.

Всех злодеев уложили лицом в землю.

И тут наступил мой выход.

Я выпрыгнул из автобуса и подскочил к гражданину Утяцкому. Схватил его за шиворот, приподнял:

– Кто тебя тачками снабжает?!

Он смотрел на меня выпученными глазами и шевелил губами, словно полудохлая рыбка на берегу. Звука не было.

– Говори: кто крадет для тебя автомобили? Я сейчас порешу тебя на месте, при задержании! Зачем, паскуда, сопротивление сотрудникам полиции оказывал?! Что, не знаешь? Можем стрелять на поражение. Сейчас завалю тебя – мне потом писанины меньше! А хочешь жить – давай колись! Ну, говори, кто на тебя работает?!

– Го-го-го…

– Что?! Не слышу! Кто?!

– Гололобов. Никифор.

Я похолодел:

– А сестры Баскаковы? Анастасия? Юлия? Разве не они тебя тачками снабжают?! Ну, говори!

Опустошенный, он кивнул:

– И они тоже.

Ну, слава богу!

Я отпустил гражданина Утяцкого, и тот покорно лег на землю.

Остальное было делом техники. Я не сомневался, что мне удастся закрепить в дальнейшем его признательные показания.

* * *

Артема с Настей явно кто-то в госпитале спалил.

Ключ от музея – красного уголка, который Кудряшов раздобыл в пользование за три пузыря, потребовали вернуть.

Оставалось встречаться с любимой в палате да уединяться иногда в помывочной-постирочной.

Конечно, неприятие возлюбленной со стороны родителей ранило Артема. Не то чтобы он привык их во всем слушаться – поступал частенько своевольно, однако обычно его поступки, особенно судьбоносные, старшее поколение семьи Кудряшовых все-таки одобряло. А тут такое категорическое отрицание!

И однажды, когда Настя в очередной раз проникла к нему (дыру в заборе, которой пользовались влюбленные, однажды заделали, но как по волшебству появилась другая), так вот, когда они были вместе, молодой человек вдруг сказал:

– У меня есть идея, как сделать, чтобы им, то есть родителям, пришлось с тобой примириться.

– А именно?

– Мне, конечно, странно, что они – в молодости октябрята-пионеры-комсомольцы, а отец даже коммунистом был! – сейчас так в религию ударились. Однако это надо использовать.

И он изложил свой план.

Настя его в целом одобрила.

* * *

Елена Анатольевна Кудряшова была вне себя.

Она позвонила мужу:

– Ты получил?

– Ты имеешь в виду приглашение от Темочки? Да.

– Я не понимаю, почему ты настолько благодушен!

– А что я, по-твоему, должен делать?

– Ты что, не понимаешь? Правда, не понимаешь? Не догадываешься, что означает приглашение от сына пожаловать в церковь?! Да еще в воскресенье в двенадцать часов дня!

– И что же?

– Они собираются венчаться!

– Хорошо, что пока не крестины.

– Если тебе охота изображать из себя дурака, пожалуйста, сколько угодно! Но не сейчас и не со мной! Ты что, не понимаешь, что наш сын собирается венчаться с этой ужасной женщиной, этой глубоко провинциальной Настей, кубанской, блин, казачкой из станицы Красивой?!

– Ты же знаешь, что сейчас не проводят церковных обрядов без свидетельства о браке, выданного загсом.

– Вот именно! И это значит, что формальное бракосочетание, в загсе, они проведут еще раньше! Если уже не провели! Ты что, не понял до сих пор?! Артема надо остановить! Любой ценой! Он собирается совершить нечто непоправимое! Надругаться над своей собственной жизнью! И над нами!

– О, сколько пафоса.

– Что?! Что ты сказал?!

– Подожди. Давай успокоимся.

– Нет, Саша! Тема меня не слушает. И не послушает. Но ты мужчина! ТЫ должен его остановить. Я не знаю как. Придумай. Изобрети план. Схитри!

– Но почему ты отказываешь нашему ребенку в свободе воли? В разумности? Он ведь не малыш, который собрался схватить ручонкой огонь, а мы, вдумчивые и разумные взрослые, должны его упредить. Он живет свою жизнь. Прежде всего – свою. Если сделает что-то неправильное, сможет потом исправиться и жить дальше.

– Такая твоя, Александр, соглашательская позиция уже привела к тому, что мы только что чуть не потеряли сына. Ты забыл, как мы его вытащили после тяжелой, смертельной травмы?! Которую он получил в том числе из-за этой особы? Забыл, как мы с тобой спасали его?! В общем, я сейчас не прошу, я требую: поезжай к нему, уговаривай, умоляй, чтобы он все отменил. Делай что хочешь. Хочешь – арестуй, посади под замок, объяви карантин! Нельзя, чтобы он женился на этой женщине!! Обещай мне, что ты сделаешь все ради этого!!