Жаль, что сейчас на это времени у меня нет.

И жаль, что в голову лезет то спящий (мертвый) Ромион, то прекрасная Рапунцель, слившаяся с не менее прекрасным Дамианом в страстном поцелуе…

Может, стоило Дамиану заранее сказать? А впрочем… Рапунцель — душка, и они приятно проведут время. Мы ведь уже выяснили, что никакой настоящей любви между мной и Дамианом нет.

К тому же с такой внешностью Дамиан себе пару всегда найдет. А комплексы… С красотой их и потерпеть можно. А вот его брат…

Странно, я не так много общалась с Ромионом — с Дамианом куда больше. Но такое чувство, что знаю принца куда лучше Дамиана. Или просто лучше понимаю? Нет, это совсем нечестно, что он спит мертвым сном! И что из всех девиц, которые крутились вокруг него в школе, не нашлось ни одной (ведь ни одной же!), которая бы его по-настоящему любила. Ромиону эта любовь, наверное, нужнее, чем Дамиану. Или мне. Мало того что без нее он как бы мертв. Но и раньше — он же одинок, по-настоящему одинок. Я слышала это в его музыке, я читала это в его взгляде, когда Ромион смотрел на меня во время тех ночных прогулок. Почему одиночество? Почему никто вокруг принца не видел его настоящего сквозь маску уверенности и отстраненности?

Да и я ведь не видела, пока Ромион сам не пожелал мне раскрыться. А я ему в ответ лгала…

Ничего. Я добуду то, что его расколдует, и принц проснется. Справедливость восторжествует. Да?

Виллинды нигде нет. Ее кошки встречают меня громогласным мявом и хищными взглядами, трутся о ноги, задевают хвостами мои щеки, мурчат. В гостиной я замечаю на столе маленькие сапожки и шляпу с пером — все словно бы кукольное. Странно, чем моя крестная занимается, она вроде бы никогда кошек не наряжала? Или завела себе кукол?

Я оглядываюсь, прислушиваюсь и тут же замечаю на полке с книгами знакомого черного манула. Он обнимает рыженькую симпатичную кошечку (Сима, что ли?) и встречается взглядом со мной. Зыркает на сапожки. Отпускает Симу — та сонно отворачивается, — прыгает на стол, цапает кукольные сапожки со шляпой. И, глядя на меня, высовывает язык.

— Привет, Кот в сапогах, — смеюсь я. — Хозяйку не видел?

Манул принимается тарахтеть: наверное, отвечает. Жаль, я его не понимаю — поэтому отворачиваюсь и иду к двери. Но успеваю заметить в отражении полированного книжного шкафа, как кот с заметным трудом надевает сапожки и залихватски заламывает край шляпы. Красавец!

У крестной большая башня. Я заглядываю в сад — он разбит на широком балконе, здесь даже фонтанчик есть. Но кроме птиц и кошек — никого. Черная с белым пятном во лбу Мурка что-то зарывает в клумбу анютиных глазок. Белый пушистый Король вальяжно вышагивает по ветке сливы.

Я не удерживаюсь, срываю одну из роз, которые густо оплели беседку у фонтана, и иду по дорожке дальше, когда небо надо мной вдруг чернеет, а громкий голос рычит:

— Как посмел сорвать ты мой цветок?!

Сигнализация Виллинды сработала.

— Матушка, — машу розой я, — не жадничай, твои розы рано или поздно все равно облетят. А так — украсят мою неземную красоту.

— Виола? — резко светлеет, и на дорожке передо мной возникает Виллинда. — А, это ты. Я думала, опять кто-то из рыцарей забрался.

— За розами? — усмехаюсь я, разглядывая крестную.

На самом деле она у меня красивая. Правда. Раньше, когда я была совсем маленькая, то не понимала, как папа мог отказаться от такой красивой, доброй и в целом великолепной женщины, которая к тому же так вкусно готовит!

А потом у меня впервые случилась аллергия на цветы, Виллинда вызвала маму, и я обнаружила, что то чудное видение, которое неизменно поет мне по ночам колыбельные, мне не снится. Что оно тоже доброе и раз в десять красивее Виллинды. И что это моя мама. Было странно: я расстроилась настолько, что забыла про свою аллергию (какая там сыпь с насморком, когда я не могу решить, кто лучше: мама или крестная). И меня срочно познакомили с маленькой Роз. После этого и мама, и крестная отошли на второй план. Роз всегда умела заставить себя любить, и любовь эта занимала много, очень много места — тоже всегда.

— За чем они сейчас только не приходят! — вздыхает Вилла. Потом, прищурившись, смотрит на меня: — Ты надолго?

— Да нет, только на минутку: мне совет нужен…

— Значит, пообедать успеешь.

И меня ведут на кухню. Отказываться нельзя: не поможет, все равно накормят, но вдобавок Вилла заведется, что я худая как щепка, папа меня совсем не кормит (и, кстати, все мужики козлы), а я скоро буду падать в голодный обморок и так далее…

Кухня — единственное место, куда кошек не пускают. Вилла усаживает меня за стол, рассказывает, как она попробовала новый рецепт — чьи-то там пальчики (наверное, пальчики оближешь, да?), и поворачивается к плите.

И тут я замечаю, что на кухне мы не одни. Заодно и понимаю, почему Вилла говорила все это время шепотом: у второй плиты — огромной, каменной, с заслонкой — сидит на противне связанный парень. Веревками он опутан буквально как мумия, да к тому же еще и рот у него заткнут какой-то тряпкой. Зато взгляд у парня выразительный: на меня он смотрит, как и должен глядеть на говорящую человеколягушку — с отвращением. А вот на Виллинду…

— Матушка, — шепчу я, когда Вилла начинает накрывать на стол. — А кто это?

— А это, доченька, — громко объявляет Вилла, — наш с тобой ужин. Сейчас я его в печку засуну, испеку, и мы съедим его под новым соусом гончитто.

Парень начинает дергаться. Кажется, соус гончитто ему не по нраву.

— Рыцарь очередной, — тихо поясняет Вилла, садясь рядом. — Залез в мою сокровищницу, перепутал все шкатулки с амулетами и застрял в сундуке с тканями. Я его вытащила и за ворота выкинула. Так что ты думаешь? Вернулся, оборвал все мои сливы. Я его снова выставила. Так он опять тут — насвинячил в моей кухне. Говорит, искал заколдованную принцессу. В моей кладовке. Ну-ну. Поэтому, — уже громко, — я его сейчас точно испеку, вот только печь как следует натоплю!

— Принцессу он искал? — Я тоже поворачиваюсь к пленнику. — Так вот же я. Матушка, а давай он меня сначала поцелует, а потом ты его испечешь? Ну, чтобы я расколдовалась. Эй, рыцарь, поцелуешь меня?

Взгляд связанного бедняги становится совсем безумным.

— Думаешь, сработает? — шепчет Вилла.

— Нет, но ты же не собираешься его печь, — в тон ей отвечаю я.

— Еще чего! Он костлявый и наверняка ядовитый. Эти рыцари все ядовитые, — убежденно заявляет Вилла.

— Тогда давай ты пойдешь куда-нибудь… ну, например, за своим большим ножом, а я его пока выпущу? Ручаюсь, он больше не вернется.

Вилла с улыбкой пожимает плечами.

— Как хочешь. — И громко, зловеще: — Пойду возьму свой острый нож! А ты, дочь, соусом его полей да в печь дров подкинь!

И исчезает.

Я заканчиваю с пальчиками в кляре — на самом деле это мидии. Очень вкусные мидии под икрой в майонезном соусе. Пальчики действительно оближешь. Встаю, беру столовый нож — достаточно острый, чтобы резать мясо, значит, веревки тоже перережет? Пленник, впрочем, смотрит на меня и думает о чем-то другом — взгляд у него совсем дикий.