ст.) февраля невероятная, но очень важная для характеристики минуты история о смерти царевича Димитрия и о желании Годунова заменить его самозванцем. Вот содержание этой странной истории: Сапега узнал, «будто бы по смерти великого князя (Феодора) Годунов имел при себе своего друга, во всем очень похожего на покойного князя Димитрия, брата великого князя Московского, который рожден был от Пятигорки (z. Pecihorki, т. е. Марии Темрюковны) и которого давно нет на свете. Написано было от имени этого князя Димитрия письмо в Смоленск, что он уже сделался великим князем. Москва стала удивляться, откуда он появился, и поняли, что его до времени припрятали. Когда этот слух дошел до бояр, стали друг друга расспрашивать. Один боярин и воевода, некий Нагой (Nahi), сказал: князя Димитрия на свете нет, а сосед мой астраханский тиун Михайло Битяговский (ciwun Astarachánski Michajło Biczohowski) обо всем этом знал. Тотчас за ним послали и по приезде стали его пытать, допрашивая о князе Димитрии, жив ли он или нет. Он на пытке сказал, что он сам его убил по приказанию Годунова и что Годунов хотел своего друга, похожего на Димитрия, выдать за князя Димитрия, чтобы его избрали князем, если не хотят его (Бориса) самого. Этого тиуна астраханского четвертовали, а Годунова стали упрекать, что он изменил своим государям, изменой убил Димитрия, который теперь очень нужен, а великого князя отравил, желая сам сделаться великим князем. В этой ссоре Федор Романов (Kniaŭ Fiedor Romaniwicz) бросился на Годунова с ножом с намерением его убить, но этого не допустили. Говорят о Годунове, что после этого случая он не бывает в думе». Таков рассказ, передаваемый Сапегой. Воспользоваться им для истории настоящего или ложного Димитрия, нам представляется, совсем невозможно по изобилию в нем нелепостей. В рассказе царевич Димитрий назван сыном Марии, но не Нагой, а «Пятигорки», второй жены Грозного; Михаил Битяговский оказывается еще жив в 1598 году; в промежуток времени от смерти царя Феодора и до 5 февраля, в течение четырех недель, Сапега уместил столько событий, сколько не поместил бы человек, хотя немного знакомый с расстояниями и порядками Московского государства. Наконец, в рассказе дается совсем невероятное объяснение, почему Годунов выпустил в свет самозванца. Словом, рассказ не заслуживает ни малейшего доверия своей фабулой. Но важно появление такого рассказа в 1598 году. Значит, еще Борис не стал царем, а идея самозванства уже бродила в умах и на Бориса падало обвинение в смерти царя Феодора и его брата царевича. Если судить по рассказу Сапеги, московские люди плохо помнили, чей сын и какого возраста был Димитрий, как ему приходился Нагой, какова была судьба Битяговского, но толковали, что царевича велел убить Борис. Готовы были верить в то, что мог явиться или уже явился во имя Димитрия самозванец, но еще считали его приятелем и креатурой Бориса и думали, что он – от Годунова, а не на Годунова. Не давая веры всему тому, что баснословил Сапега со слов своих шпионов, не можем, однако, отрицать, что эти баснословия, направленные против Бориса, распространялись в московском обществе в период царского избрания, конечно, не для того, чтобы содействовать воцарению Годунова. В рассказе о Димитрии Годунову отводится самая черная роль и, наоборот, Федор Никитич выступает в качестве благородного мстителя, желающего в порыве негодования своей рукой покарать Бориса. Эта особенность намекает нам, в чью пользу составлен был разбираемый рассказ и с какой целью он распространялся. Цель эта бесспорно агитационного характера: объявив Бориса убийцей царя и царевича, лишали его необходимой для высокого избрания нравственной безупречности[69].

Столь же интересен и другой эпизод с воцарением «великого князя всея Руси» Симеона Бекбулатовича. В «подкрестной записи» Борису, составленной в сентябре, после его венчания на царство, когда присяга новому царю, вероятно, была повторена по случаю этого венчания, не раз дается обязательство не хотеть на царство «царя Симеона Бегбулатова», не ссылаться с ним и доносить о всяком движении или разговоре в пользу царя Симеона или его сына. Отставленный еще Грозным от «великого княжения всея Руси», Симеон почитался «великим князем Тверским», пока его в правление Бориса не лишили «удела в Твери» и не свели на простую вотчину в одно из тверских сел, именно Кушалино. Потеряв свой многолюдный двор, Симеон обеднел слугами и хозяйством, утратил зрение и жил в скудости. Мог ли он представлять теперь какую-либо опасность для всемогущего царя Бориса? И если нет, то стоило ли упоминать его в записи? С. М. Соловьев и за ним К. Н. Бестужев-Рюмин внимательно отнеслись к этому вопросу, постарались объяснить, почему подозрительный Борис мог ожидать движения в пользу Симеона и заподозрили дату подкрестной записи – 15 сентября. Но они не знали тех обстоятельств, которые произошли в Москве в апреле или мае 1598 года, пред выездом Бориса в Серпухов на татар. Андрей Сапега 6 (16) июня сообщал Радивилу, что как раз перед походом на татар некоторая, и притом значительная, часть московских бояр и князей, имея во главе Бельского (Сапега называет его князем) и Федора Никитича с его братом (разумеется, Александром), стали думать, как бы взамен нежелаемого ими Бориса избрать на царство Симеона Шигалеевича, казанского царевича (Symeona syna Szugałejowego carewicza Kasánskiego), который живет далеко от Москвы, в Сибири. Нареченный царь Борис узнал об их совете на него и успел его расстроить, указав боярам, что при опасности от татар нельзя заниматься внутренними счетами и раздорами. Однако он отправился на татар, не будучи венчан на царство, хотя москвичи и настаивали на том, чтобы он скорее венчался царским венцом. В этом сообщении Сапеги, как и во всех прочих, истина перемешана с пустыми слухами, и ее трудно отделить от вздорных прибавлений. Личность Симеона не вполне известна Сапеге. Называя его «казанским» вместо «касимовского», Сапега из того, что Симеон в ссылке, делает заключение, что он – в Сибири, куда уже начинали тогда ссылать московских опальных. Несколько наивно излагает Сапега увещания Бориса, вразумившие якобы заговорщиков. Но основной факт – движение бояр, недовольных избранием Бориса, в пользу «великого князя» Симеона – более чем вероятен. Проиграв сами в качестве кандидатов на царство, противники Бориса стали агитировать в пользу человека, не бывшего до тех пор претендентом и не испытавшего избирательной неудачи, но имевшего некоторое основание искать вновь той власти в государстве, которой он уже раз номинально обладал по прихоти Грозного. Повела ли агитация за Симеона к скопу и заговору или ограничилась простыми разговорами, мы не знаем. Но она напугала Бориса и повела