князь Иван Борисович Черкасский был в числе наиболее заподозренных, и сношения с ним Гришки могли навлечь на последнего «негодование» Бориса. С другой стороны, когда Самозванец явился в Польско-Литовском государстве и там заговорили о его чудесном спасении, то молва, всюду разошедшаяся от самого Самозванца, приписывала, между прочим, заслугу его сохранения Б. Бельскому и Щелкаловым. Справедливость этой молвы Самозванец как бы подтвердил по своем воцарении, осыпав милостями весь тот круг лиц, о котором идет теперь речь. Из уцелевших братьев Никитичей Федор-Филарет стал митрополитом, а Иван – боярином. Бельскому также сказано было боярство, а В. Щелкалов был пожалован в окольничие. Возможно как будто связать появление Самозванца и деятельность Гришки Отрепьева с опалами на Бельского, Романовых, Черкасских и Щелкалова. Эта возможность представляется еще вернее оттого, что первые слухи о появлении Самозванца народились в Москве как раз в пору розыска о Романовых, а немногим позже и сам Самозванец явился за литовским рубежом, где его знают уже в 1601 году. В свое время Н. Бицин соблазнился такой возможностью и высказал мнение, что нельзя сомневаться «в существовании полной солидарности боярской крамолы с слухами о живом царевиче». Признаемся, что и нам эта солидарность кажется более чем вероятной, хотя нельзя не сознаться и в том, что в разбираемом деле далеко не все с такой точки зрения становится ясным. Почему, если Романовы причастны были к делу подготовки Самозванца, их обвиняли не в этом, а в том, что они хотели себе «достать царство»? Возможного из их среды претендента на царский престол, Федора Никитича, поспешили постричь в монашество и держали в заточении до самой смерти Бориса, а некоторых других виновных, даже того князя Ивана Черкасского, который, по преданию, жаловал Отрепьева, нашли возможным скоро возвратить из ссылки; из этого можно заключить, что обвинение в желании достать царство старшему Романову не было вымыслом, за которым Борис желал скрыть действительное обвинение в подготовке Самозванца. С другой стороны, если даже считать доказанным, что опала Романовых и всех других была следствием их сношений с знаменитым Отрепьевым, то предстоит еще выяснить отношение Гришки к тому, кто взял на себя имя Димитрия, прежде чем определять, в чем тут заключались преступные, с точки зрения Бориса, действия Никитичей и их друзей[73].

Мы не имеем надежды ни распутать, ни даже разрубить этот таинственный гордиев узел и считаем себя не столь счастливыми, как те писатели, для которых все ясно в истории ложного Димитрия. Но изложенные выше замечания ведут нас к некоторым ценным и важным выводам.

Из обстоятельств воцарения Бориса и последующих его столкновений с боярством мы видели, кто стал против него в борьбе за царскую власть. После того как князья Шуйские и Мстиславские потерпели неудачу в дворцовой борьбе с Годуновым еще в первое время его правления, московская титулованная знать окончательно потеряла свою вековую позицию при московском дворе. Сокрушенная опричниной и годуновским режимом, она не выставила в 1598 году ни одного сколько-нибудь серьезного претендента на царский венец. Первое место в государстве в ту минуту принадлежало новой царской родне некняжеского происхождения и ее дворцовым друзьям. Эта родня царей Иоанна и Феодора стала теперь тянуться к трону. Составляя при царе Феодоре один кружок, направленный против старой родовой знати, дворцовая знать позднейшего происхождения перессорилась между собой, когда пришло время наследовать последнему царю. Сперва извержен был из кружка А. Щелкалов, затем в 1600–1601 годах опала постигла остальных. Борис одним ударом разорвал с теми, кто содействовал его возвышению. На это были серьезные причины: Романовы, очевидно, не мирились с воцарением Бориса и увлекали за собой в оппозицию и другие семьи. В недрах оппозиции, по всей видимости, зрела и мысль о самозванце, но мы совсем не можем догадаться, какие формы она принимала. Преследуя своих бывших друзей, Борис разгромил боярский кружок, к которому сам когда-то принадлежал, и остался, в сущности, одиноким среди московского боярства. Кроме его родни, ближайших к нему ветвей потомства мурзы Чета, у него теперь не было друзей, а тайные враги, разумеется, были. К ним принадлежали, между прочим, до поры до времени сдержанные и покорные князья Шуйские, по родословцу «старейшая братья» в племени Александра Невского, и князья Голицыны, ведшие себя от Гедимина и по своей молодости не имевшие значения в пору возвышения и правления Годунова. Эти две княжеские фамилии, стоявшие в тени в изложенный нами период, выступили вперед позже, с успехами Самозванца, и, став во главе вторичной, позднейшей оппозиции Годуновым, воскресили на время предания московских княжат. Но это случилось уже в последующий момент Смуты.

Первый же ее момент, изложение которого мы кончаем, может быть характеризован как борьба небольшого кружка дворцовой знати за власть и престол. Орудием этой борьбы обыкновенно была дворцовая интрига, а решающее значение выпало на долю Земскому собору, передавшему царскую власть в руки Бориса.

IV

Второй момент Смуты – перенесение ее в воинские массы. Отношение боярства к Самозванцу. Состав первоначального войска Самозванца. Состояние Северской украйны и городов на Поле во время вторжения Самозванца: общие условия народного недовольства и влияние голода 1601–1603 годов с его последствиями на настроение масс. План похода Самозванца. Действия его отрядов в Северской украйне. Отношение к Самозванцу местного населения и неудача под Новгородом-Северским. Действия отрядов Самозванца на «польских» дорогах и их быстрый успех. Стратегические ошибки московского правительства. Усиление войска Самозванца местными отрядами и разрыв его с поляками. Поражение его под Севском. Почему бояре не воспользовались своей победой над Самозванцем? Значение Кром и их осада. Положение дел на театре войны в минуту смерти Бориса

Дворцовая смута, рассмотренная нами, развивалась, как мы видели, в сфере придворной, в тесном кругу царского родства и свойства. Она не имела непосредственного отношения ни к одной из сторон знакомого нам общественного кризиса, не затрагивала пока ни одного общественного слоя в его главнейших нуждах и интересах. Если задавленная Грозным аристократия и знала о дворцовых неурядицах, если даже отдельные княжеские семьи и принимали участие в интригах, то все-таки Смута пока не трогала боярства в его целом и не поднимала старых, волновавших боярство вопросов об отношениях монарха и знати и о княжеском землевладении. Те бояре, которые ввязались в дворцовую борьбу, действовали во имя личного или семейного интереса, а не по сословным побуждениям. Прочее же общество, вероятно, очень мало было посвящено в придворные дела и отношения и знало о боярских ссорах по слухам, часто мало достоверным, даже мало вероподобным. Вспомним, какие басни,