благодаря этим слухам, попадали в хроники современников-иностранцев, писавших о московских делах. Если московская толпа и вовлекалась иногда в уличное движение, как это было в 1584 и 1587 годах, то она действовала без всякого разумения настоящей обстановки и отношений и мгновенно остывала, когда устранялся ближайший повод движения. В таких уличных движениях пока нет и признаков тех тем, которые волновали в исходе XVI века служилую и тяглую массу. Московская толпа в те годы бывала простой игрушкой в руках смутьянов.

Самозванцу первому было суждено поднять народные массы в более или менее сознательном движении и передать этим массам решение вопроса о судьбах престола. С его появлением Смута перестает быть дворцовой, хотя и остается пока смутой династической, предметом которой служит только вопрос о преемстве престола. Народные массы встают за царевича, чтобы возвратить ему отнятые Борисом права, но они еще мало помышляют о собственном интересе и об удовлетворении собственных нужд. Общественные стремления еще не проснулись в них. Привычная воинская организация, в которой действовали тогда русские люди, подчиняет их вожакам и предводителям и обращает их в такое орудие борьбы, которое посильно и послушно служит тому, кому верит. Когда воинская масса стала верить Самозванцу более, чем Годунову, она доставила ему победу и царство и, пожалуй, была бы готова обратиться к прежнему покою, если бы дальнейшие события не продолжали ее колебать.

Для нашей цели нет ни малейшей необходимости останавливаться на вопросе о личности первого Самозванца. За кого бы ни считали мы его – за настоящего царевича, за Григория Отрепьева или же за какое-либо третье лицо, – наш взгляд на характер народного движения, поднятого в его пользу, не может измениться: это движение вполне ясно само по себе. Однако, чтобы не оставаться перед читателем с закрытым забралом, мы не скроем нашего убеждения в том, что Самозванец был действительно самозванец, и притом московского происхождения. Он олицетворил собой идею, бродившую в московских умах уже во время царского избрания 1598 года, и, снабженный хорошими сведениями о прошлом подлинного царевича, очевидно, из осведомленных кругов, мог достичь успеха и пользоваться властью только потому, что его желали привлечь в Москву владевшие положением дел бояре. Но, с другой стороны, бояре могли это сделать только потому, что Самозванец имел православно-русский облик и народу казался своим, московским человеком. Если подготовку Самозванца можно приписывать тем боярским домам, во дворах которых служивал Григорий Отрепьев, то успех и окончательное торжество Самозванца должно относить уже не на счет только этого круга бояр, а на счет вообще всех тех боярских и иных кружков, которые стали стремиться к политической деятельности в государстве, потерявшем с династией и устойчивость политического порядка. Мы в этом убедимся из дальнейшего изложения.

В конце апреля 1604 года Самозванец явился из Кракова в Самбор, определив свои отношения к королю Сигизмунду и папскому престолу. Для него открылась возможность гласно готовиться к походу на Москву. Он вербовал войска и подготовлял через своих агентов умы пограничного населения к восстанию против Бориса за истинного царевича. Его грамоты – «прелестные письма», как их тогда называли, – давно уже распространялись в Московском государстве, несмотря на пограничные строгости. Литовские люди провозили их через границу в мешках с хлебом, прятали в лодках, «листы тайные ношивали» и те московские люди, которые часто «хоживали» через границу скрытым образом. Сношения самборского претендента с московскими областями привлекали к нему выходцев из Московского государства. По одному известию, около Самозванца еще до похода его на Бориса было уже до 200 московских людей, которые съехались к нему «из розных городов». Посылал Самозванец и на Дон извещать о себе казаков, есть указание, что с такой целью ездил, между прочим, некто Свирский, действительно служивший Самозванцу, как мы знаем из переписки последнего с Мнишеком. От казаков с Дона пришли к Самозванцу сначал ходоки и застали его еще в Кракове, затем в самом начале его похода вблизи Львова и Самбора к нему явилось казацкое посольство и привело к Самозванцу посланного Борисом на Дон дворянина Петра Хрущева. Насчитывая в своих рядах до 10 тыс. человек, казаки обещали присоединиться к Самозванцу всей массой. Часть их, тысячи две, встретила Самозванца еще на правом берегу Днепра, остальные как увидим ниже, образовали особый отряд, действовавший восточнее остальных войск Самозванца. Московские выходцы и донские казаки составляли одну, и притом, с военной точки зрения, не лучшую часть маленькой армии претендента. Другая часть представляла собой небольшой, немногим больше тысячи человек, отряд польской шляхетской конницы, навербованной Мнишеками вопреки предостережениям Замойского. Эта конница имела правильное устройство, делилась на роты и находилась под командой избранных «рыцарством» гетмана и полковников. Наконец, Самозванец имел полное основание рассчитывать на помощь и со стороны запорожского казачества: действительно, большой отряд запорожцев пришел в его лагерь уже значительно позже начала кампании.

Как видно, Самозванец составлял свое войско с такой же неразборчивостью, с какой искал и выбирал личных покровителей и помощников. Коренной московский человек и рядом с ним шляхтич, презиравший всякую «москву», казак, ушедший от московских порядков, и с ним рядом служилый москвич, представлявший опору этих самых порядков (aulicus, по выражению Самозванца), щепетильный «рыцарь», исполненный воинской чести, со всеми условностями его времени и среды, и с ним рядом не признающий никаких условностей казак, ищущий одной добычи («sie łupem zbogacic», как писал Борша), – вот кто стал за Самозванца под одно знамя и одну команду. Такой состав войска не сулил ему прочных успехов, если бы даже войско и обладало значительной численностью. Но вся эта рать, по крайней мере та ее часть, с которой перешел Днепр сам Самозванец, вряд ли превышала 3500 или 4000 человек. Не без основания поэтому говорили в 1608 году польские послы в Москве, что вторжение Самозванца в Московское государство не было похоже на серьезное нашествие: вел Самозванец только малую горсть («жменю») людей и начал свой поход всего на одном только пункте границы, «с одного только кута украйны в рубеж северский вшол»[74].

Разумеется, не военные силы и не личная доблесть Самозванца доставили ему победу. Настроение московского люда в Северской украйне и вообще на московском юге как нельзя более благоприятствовало вторжению претендента, и ему это было очень хорошо известно. До перехода войск Самозванца через Днепр, еще в Василькове, его нареченный тесть Ю. Мнишек выражал определенную надежду на то, что пограничные московские крепости сдадутся им без боя. На чем могла основываться у Мнишека такая уверенность, мы, конечно, в точности не знаем, но мы имеем полную