Рус со вздохом сел на ложе:

– Сегодня был самый долгий день в моей жизни.

– Прости, – сказала она нежно, – я виновата…Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя… У нас, иудеев,родственные узы крепче, чем у всех народов. Да, это не мое племя, и… мое.

Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.

– Как это?

– У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошлиот двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали друг от друга.

Рус скептически хмыкнул:

– Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще болеелюто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев Скифа, Гелона иАгафирса, не истребляли друг друга злее, чем чужие племена?.. Да ладно тебе,Ис! Ты же сама рассказывала, что твое племя в древности воевало насмерть с… каких?.. эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!

Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула черезголову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он наблюдает, его твердые губысами собой смягчаются, раздвигаются в стороны, вот уже блеснули белые ровныезубы…

Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему. Онвытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки были крепкие итвердые, как корни дуба, все тело казалось искусно вырезанным из темногоплотного дерева, обожженного солнцем, выглаженного ветрами.

После ухода скифской тцарицы Соломон и Нахим долго сиделимолча. Наконец Нахим спросил тихо:

– Она в самом деле… иудейка? По облику – да, но нашаженщина предана своему народу целиком и полностью. Она не усомнится принести вжертву гоя, если этого требуют интересы ее народа.

– Тебе кажется, она целиком на их стороне?

– Да, ребе.

Соломон покачал головой:

– Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намногогорше. Как я понял, их племя постепенно теряло веру в Единого. А оттуда изабвение основ иудейства, размытость нравственных норм, несоблюдение закона…Нет, они не стали варварами! Но они отошли от наших законов, за что на них иобрушился гнев Яхве.

– Но она спаслась!

– Не думаю, – сказал Соломон задумчиво, – что онасамая праведная.

– А что же?

– У Яхве могла быть иная цель.

Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе.

– Какая?

Тот развел руками:

– Кто мы, чтобы спрашивать бога? Можем только догадываться.Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем, чтобы она сыграла какую-то рольздесь.

– В нашем народе?

– В этой войне, – подчеркнул Соломон. – Яхвесделал ее тцарицей!

Нахим замер с открытым ртом.

– Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет… или умрет инойсмертью…

Соломон опустил усталые веки:

– Не знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии,признает вождем женщину. Да еще из чужого народа. Но… не знаю, не знаю! Многоезависит от нее, многое будет зависеть от нас.

Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с тойстороны града, и пятеро детей упросили родителей отпустить на реку за утками.Как раз стоит утиная трава; вода еще кишит червяками, жуками, букашками.Масляные зерна лежат прямо на воде, а в зарослях слышен шелест и хлопаньекрыльев. Утки перед улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь,чтобы потом лететь без остановки.

Сперва в воду полезли девочки, отжимали уток на чистоеместо. Утки неспешно выплывали от шума, за каждой тянулся выводок утят, ужекрупных, почти с мать, готовых вскоре полететь с матерью в теплые края. Когдаутки оказались на чистой воде, послышался условный свист, и мальчишки поспешноначали бить уток длинными палками.

Исхак крикнул:

– Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной!

Девочка обернулась:

– Где?

– Нырнула, я сам видел! На дне захватила клювом корень, чтобне всплыть, ждет.

Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, ноил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не больше чем на палец вглубину. Она походила немного, спросила недоверчиво:

– Где ты видел?

– Правее!.. Теперь прямо!

Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток, аЦиля бесцельно бродила по мутной воде, морщилась от присосавшихся пиявок. Траварежет до крови, а пиявки присасываются сразу, хмелеют от детской крови.

– Да вон же она!

В двух шагах из воды осторожно высунулся кончик клюва,затем показалась головка. Утка посмотрела на девочку одним глазом, поспешнонырнула. Исхак заорал во весь голос:

– Скорее хватай!.. Эй, не успеешь! Она уже к другому корнюперебралась…

Девочка звонко рассмеялась:

– Утки как люди! Есть глупые, есть хитрые, есть оченьхитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых сам бог велелбить, а умные…

Он тоже рассмеялся:

– Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов.

Дрожа от холода, они выбирались на берег. Кто спешно отжималмокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а девочки тем временемразожгли костер, бросали целые охапки хвороста. Стена родного града рядом, ноозябли так, что и в беге не согреешься, вода уже холоднющая, скоро вовсе придутморозы, река замерзнет с берегов, оставив только посередке тонкую полосу воды.А когда мороз ударит по-настоящему, то река исчезнет под толстым слоемльда.

– Пора возвращаться.

– Пора…

Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не убывало.Солнце опустилось за край земли, черные тени удлинились и слились в сплошныесумерки.

– Надо бежать, – сказал Исхак со вздохом. – Иначеночь застанет в дороге.

Его младший брат поглядел на далекий град, на озеро,вздохнул по-взрослому:

– Надо бы… Родители наругаются. Но ребе говорил, что скороеды не будет хватать! Скифы окружили Новый Иерусалим. Подводы уже непропускают. Если бы мы остались здесь на ночь, по зорьке набили бы еще уток.

Циля со страхом посмотрела на темную воду:

– А оттуда ничего не вылезет?

– Что?

– Страшилы!

– Их здесь не осталось, – объяснил онпокровительственно, как старший. – Наш Яхве истребил всех нечистыхдемонов. Не бойся.

– Да я и не боюсь, – ответила она оченьсерьезно. – Мне только очень страшно.