Ничего особенного не происходит. Происходит только многомиллионныйзаговор людей, молчаливо договорившихся, что с ними ничего особенного непроисходит. Особенное происходит только с теми, кто виноват, с нами же все впорядке, все как обычно. «Мы будем петь и смеяться, как дети, среди упорнойборьбы и труда...» А между тем пытают не только арестованных, мы все – подпыткой.

Таким страшненьким мыслям предавался комкор Никита Градов,перелистывая иностранные военные журналы в тишине и уюте своей, как они всегдашутили, «вероникизированной» квартиры. Звонок в дверь и громкий страшный стук.Ну, вот и все! Немедленное рыдание жены. Немедленно зарыдала, тут же, безпромедления. Не удивленный возглас, а немедленное рыдание. Значит – ждала.

Комната немедленно заполнилась чекистами, вошло не менеесеми человек, трое из них с пистолетами: все-таки военного человека брали, авдруг дурить начнет. Никита не дурил. Старшой подошел к нему с нехорошейулыбкой на устах.

– Пойдете с нами, Градов. Вот ордер на арест.

Никита узнал молодого майора. На одном из концертов в ДКА оннесколько раз на них оглядывался. Кажется, на концерте джаза Леонида Утесова.Можно было бы и не заметить, на Веронику всегда оглядывались мужчины, но этасветлоглазая, блондинистая физиономия – тип киноартиста Столярова – запомнилась.Никита держал в руках гнусную бумажонку ордера. Глупый детский розыгрыш вдругвыпрыгнул из памяти. Протягивается бумажка. Хочешь фокус покажу? Хочу-хочу!Помни эту бумажку! Ну, вот помял! Ну, вот и спасибо, давай сюда! С помятойбумажкой коварный шутник убегает в уборную.

– Какова причина ареста, майор? – спросил Никита.

Старшой удивленно поднял бровь: петлицы его были не видныпод штатским пальто. Потом ухмыльнулся:

– Не можете догадаться, Градов? Мы вам скоро поможем.

Откуда они набрались этой блатной мимики и ухмылок? Ощущениетакое, будто банда шурует в квартире. Чекисты открывали шкафы, снимали с полоккниги. Только не смотреть на ревущую Веронику. Только бы самому не разрыдаться.Подчеркнутое употребление моего имени без «товарища» и без звания; можно былобы и безлично; хотят, чтобы дошел смысл происходящего; все кончено – ты теперьуже не комкор и не товарищ...

– Я требую...

– Забудь это слово, Градов!

Вот уже и на «ты». Очевидно, это запрещается инструкцией,снова переходит на «вы»:

– Вы лучше подумайте, Градов, о своем сотрудничестве сврагом партии и народа, бывшим маршалом Блюхером.

* * *

Его начали избивать уже в фургоне. Один ударил в челюсть,другой в глаз, третий в ухо. Майор рванул и располосовал в один прием добротнуюсуконную гимнастерку. Ошеломленный Никита через минуту уже не пыталсяуклониться от ударов. Впрочем, они уже ему и ударами не казались. Казалось, нараскаленной какой-то поверхности разворачивается блистательная баталия. Вспышкивзрывов по всему небосводу. Мы сопротивляемся. Превосходящие силы насподавляют. Конец.

Через две недели после ареста мужа Вероника с детьмидобралась до Москвы. Ничего более унизительного, чем последние дни вХабаровске, не случалось в ее жизни. Буквально на следующий день послекатастрофы явились из хозуправления и приказали в кратчайший срок очиститьквартиру. Соседи от нее шарахались, как от прокаженной. Детям во дворевчерашние наперсники игр кричали: «Троцкисты-фашисты!» Борис IV подрался сдругом, сыном окружного прокурора. Пришел с расквашенным носом. Прокурора,впрочем, тоже вскоре забрали, и мальчики перед отъездом успели помириться. ВНКВД, куда она пошла за справками о муже, с ней были грубы или, что еще болееоскорбительно, безучастны. В приемной сидели какие-то жуткие жирные сержанты смыльными мордами скопцов. Мимо проходили, стуча сапожищами, жопастые бесполыебабы в гимнастерках с ремнями. Никакими сведениями о гражданине Градове НикитеБорисовиче не располагаем. Как это не располагаете, да ведь вчера же только, даведь третьего дня же только забрали! Потом стали говорить: пока не располагаем,зайдите через несколько дней, через два дня, через день, завтра. Она сидела вприемной злодеев, под портретом премудрого Ленина, напротив портретаДзержинского с его светлой улыбкой садиста, рыдала в полной беспомощности.Наконец спустился по злодейской лестнице со злодейских вершин голубоглазыйзлодей с майорскими петлицами и сказал, что Градов отправлен на следствие вМоскву. После этого, внимательно оглядывая ее какими-то тоже не вполне мужскимиглазами, он добавил, что порекомендовал бы ей поменьше думать о предателеродины, а побольше о своей собственной жизни.

Она бросилась на вокзал – очередиться за билетами, потом вшколу за табелем Борьки, потом упаковываться, стаскивать вещи в комиссионку. Врастасканную квартиру пришли оценщики мебели, дали жульнические цены, онасогласилась. Вокруг была полная пустота, как будто она не жила в этом городесемь лет, как будто бы никогда не была здесь, в общем-то, царицей бала, черт быего побрал. Ни военврач Берг, ни старший лейтенант Вересаев из штаба авиации нагоризонте не появлялись, не говоря уже о других теннисистах меньшего калибра.Впрочем, кто знает, может быть, уж им и самим светят совсем другие, далеко нетеннисные поля. В командном корпусе ОКДВА, похоже, шел полный погром. Толькосержант Васьков, шофер комкора, вдруг заявился помогать со сборами. Ходил покомнатам, остро вглядывался, то ли шпионил, то ли слямзить чего-нибудь хотел.Впрочем, может, и в самом деле деток жалел. Пусть ходит, все-таки хоть однаживая душа.