– Ну, знаешь, Вадим... – пробормотал Никита. – Какты можешь даже думать об этом? Поставить под угрозу революцию?..

– Какую там еще революцию! – широко раскрывая рот ипочти беззвучно завопил Вадим. – Давно уже нет никакой революции! Ты что,не понимаешь?!

Он замолчал и теперь смотрел на Никиту в ожидании. Комкорже, будто мальчик, поглядывал исподлобья на полковника. Он не мог ничегосказать. Конечно, он понимал, что давно уж нет никакой революции, но он лишьтолько понимал это, но никогда не произносил, ни мысленно, ни вслух, и никтовокруг не произносил это, и вот впервые это было наконец произнесено его боевымтоварищем. Ошеломленный этим произнесенным откровением и следующим за нимпризывом к действию, он молчал. Поняв, что не дождется ответа, Вадим с силойударил кулаком по перилам:

– Все разваливается и идет к черту, в жопу, на хуй! Мы всеобречены! Ну что ж, пусть так и будет! Хочешь, я скажу тебе теперь вторуюпричину, по которой я здесь появился, старина?

Никита пожал плечами:

– Вадя, не злись, я ведь тебе уже сказал, что я знаю твоювторую причину.

– И все-таки мне хочется сказать тебе об этом, –настаивал Вадим. – То, что ты так великолепно знаешь. Ну что ж, будешьзнать еще лучше. Я люблю твою жену и постоянно, ежедневно и еженощно мечтаю оней. Четыре тысячи триста восемьдесят дней мечтаю о ней...

Никита обнял его за плечи и слегка тряхнул. Ладно, ладно,легче. Мы мужчины и солдаты, мы видели всякое. Давай-давай, высказался – идостаточно. Ты сказал об этом, друг, а я это слышал. Остальное пролетает вместес жизнью. Вдруг, вспомнив нечто важное, к счастью, не относящееся ни к первой,ни ко второй причинам, вынул из кармана треугольное письмо, которое как разсегодня собирался бросить в почтовый ящик и вот опять забыл.

– Послушай, Вадя, ты ведь отсюда в Москву? А здесь как размосковский адрес...

– Доставим, – буркнул Вадим. – Я знаю, что это записьмо, так зека сворачивают. Сразу, как приеду, так и доставлю... – Онусмехнулся. – Хотя бы это сделаю... – Еще раз усмехнулся. –Знаешь стихи: «Мы ржавые листья на ржавых дубах...»?

* * *

Ежедневное функционирование штаба ОКДВА обычно развеивалоНикитины мрачные предчувствия и «упадочное» настроение. Все шло так четко идаже бойко: вбегали и выбегали молодые адъютанты, охрана вытягивалась, стукаякаблуками, секретарши трещали на пишмашинках, приезжали командиры крупныхсоединений и лихие ребята из групп пограничной разведки, звонили телефоны,поддерживалась радиосвязь со всеми частями, раскиданными по гигантскомупространству края, от Аляски до Кореи.

Обстановка в южной части региона с каждым месяцемнакалялась. Японцы явно прощупывали Красную Армию, пытались определить еебоевую силу. Нетрудно было представить их дальний прицел: в случае войны назападе атаковать и занять Приморье с Владивостоком и Хабаровском, может быть,пройти еще дальше, до Байкала.

Начальник оперативного отдела комкор Градов проводил частыесовещания с командирами соединений. На них почти постоянно присутствовалглавком, маршал Блюхер.

– Стратегия их нам в общих чертах ясна, товарищи, –говорил Никита, – но вот в ежедневной тактике порой бывает трудноразобраться, несмотря на нашу, скажу без ложной скромности, неплохуюразведывательную деятельность.

Склонившись к юго-восточному углу огромной карты, он сталпоказывать перемещения частей армии генерала Тогучи, непонятную концентрациюсил в районе озера Хасан. Работа указкой напоминала резьбу по дереву. Вместе сдругими командирами Блюхер смотрел на ладную фигуру своего лучшего соратника подальневосточной красной рати, фигуру, всегда столь уместную и вселяющуюуверенность в некоей целесообразности того, что порой уже казалось маршалубессмысленной игрой каких-то коварных идиотов. Надеюсь, что хотя бы его не...думал он и на частичке «не» обрывал свою мысль. После ареста Лапина, а особеннопосле расправы над Тухачевским, эта мысль, применительно к каждому соратнику,посещала его постоянно, едва ли не преследовала, вот именно преследовала,мучила, иссушала, может быть, прежде всего своей незавершенностью, этимтрусливым обрывом. А завершалась эта мысль только по ночам, во сне, ивыглядела, мерзавка, некоей лентой устаревшего телеграфа со знаками Морзе:«надеюсь – что – хотя – бы – меня – труса – предавшего – боевого – друга – Мишу– не – арестуют», – после чего могучий маршал в ужасе вскакивал с постелисловно десятилетний мальчик.

Совещание было прервано появлением начальника радиоузла. Онпринес шифровку от Ворошилова. Командующий Особой КраснознаменнойДальневосточной армией срочно вызывался в Москву. С шифровкой в руках Блюхер намгновение отключился от проблем Дальнего Востока: быть может, это вот и естьзавершение моей незавершаемой мысли и?.. Мгновение спустя он встал, резко, какобычно, оправил гимнастерку, «продолжайте, товарищи», и вышел из оперативногоотдела. Сразу же поняв, что в шифровке было что-то серьезное, командирыуткнулись в свои записи. Раньше они обменялись бы молчаливыми взглядами, теперькаждый взгляд может быть прочитан как вражеская вылазка.

* * *

После совещания Никита, как обычно, отправился в кабинетБлюхера. Командующий сообщил ему о содержании шифровки. Что-то необычноеприсутствовало в воздухе кабинета. Запах табака, догадался Никита, после чего иувидел пепельницу с тремя начатыми и почти немедленно сломанными папиросами. Аведь Блюхер недавно бросил курить. Они стали обсуждать секретные перемещениядвух механизированных бригад.

– Это движение должно быть начато еще до моего возвращенияиз Москвы, – сказал Блюхер.

Возникла пауза, после чего Никита поднял голову от блокнотаи посмотрел маршалу прямо в глаза.

– Василий Константинович, вы действительно собираетесьсейчас ехать в Москву?

Глаза маршала были полны застойного мрака: то ли страх, толи угроза, не разберешь.

– Что за странный вопрос, Никита Борисович, – медленнопроговорил он. – Как я могу не ехать, если вызывает нарком? Немедленно иотправлюсь, как только будет готов самолет.

Никита не отрывал взгляда от этих глаз.

– Да-да, я понимаю, но... Василий Константинович, неужели выотправитесь сейчас в Москву один, без группы охраны?

В глазах маршала сквозь застойную муть стал просвечиватьсвинец.

– Еще один вопрос такого рода, Никита Борисович, и я прикажувас арестовать.

Еще секунду их глаза не могли разойтись в пространстве. Вотэто как раз то, что нас всех сейчас пожирает, подумал Никита. Страх ибеспощадность. После этого они попрощались.

* * *