После этого выкрика зазвучал непостижимый мычащий хормужских голосов. Вскоре все собравшиеся у переезда военные и крестьяне смогли ив этом диком исполнении различить гимн ВКП(б), французскую песню«Интернационал». Отодвинулась одна из досок в верхней части стенки вагона,чья-то рука швырнула в сторону шлагбаума пачку свернутых в треугольники писем.

– Отправьте письма, Бога ради, – прорезался через«Интернационал» еще один голос.

Мольба и рев атеистического гимна. Часть треугольников упалапрямо на полотно дороги, другая отнесена была воздушной струей к перелеску,один спланировал прямо к хромовым сапогам комкора Градова. Никита поднял его исунул в карман. Блюхер бросил на него хмурый взгляд и сделал вид, что незаметил. Разумеется, он понимал, как относятся теперь к нему в его собственномштабе. Каждый командир, конечно, думает: что же, следующим меня отправите,товарищ маршал? Если бы они знали... Несколько вохровцев с пистолетами в рукахподбежали к взбунтовавшемуся вагону, откатили дверь, подсаживая друг другаполезли внутрь, в темноту, где белели лица поющих.

– Молчать, еби вашу мать! Мы вас научим петь, бляди!

Одновременно к переезду по параллельному пути подкатиладрезина, из нее выскочило какое-то железнодорожное начальство. Двоеперепуганных до смерти подбежали к Блюхеру явно с желанием объяснить, чтопроизошло на путях. Маршал не стал их слушать. Не вынимая рук из кармановсвоего кожаного пальто, он пролаял:

– Немедленно очистить переезд! Разобрать состав, если нужно!Даю десять минут и ни секунды больше!

Резко повернувшись, он пошел обратно к своему броневику.Никита стоял молча, опустив глаза. Поющий вагон затих. Снова, в который ужераз, в памяти возникли кронштадтский лед и стена форта, перед которой стоят трипарламентера Красной Армии. Один из них кричит в мегафон: «Матросы, мы принеслиультиматум главкома Троцкого! Если хотите сохранить свои жизни, сдавайтесь!»Военморы на стенке форта взрываются хохотом. Среди них и он сам, Никита-лазутчик.Как раз оттуда он и отправился на Якорную площадь.

Комкор тряхнул головой, чтобы отогнать тягостныевоспоминания, и снова это удалось, если не считать мимолетного мига, когдаопять промелькнул тот же форт, ставший сценой расстрела братвы. И он, юныйНикита, в рядах победителей...

* * *

Жизнь в Хабаровске оказалась не так уж дурна для комкоршиВероники. Просторная их квартира помещалась в одном из домовконструктивистского стиля на главной улице. Три комнаты, большая кухня, ваннаяс газовой колонкой. Удалось собрать вполне милую мебель. Никита, правда,говорит, что квартира выглядит несуразно, но что он понимает. В городе естьмузыкальный театр и, между прочим, даже теннисный кружок при ДКА. Есть неплохиепартнеры, военврач Берг, например, старший лейтенант Вересаев из штаба авиациис этими его, ну, сумасшедшими, право, глазами. Забавно наблюдать соперничествоэтих двух, ну, с другими. Нужно поддерживать гостеприимный дом. Никита частоуезжает, но часто и врывается с толпой командиров, всех надо кормить, со всемишутить. Держать себя в идеальной спортивной форме. Выходы на премьеры. Вотнедавно был концерт джаз-оркестра Леонида Утесова. Немножко напоминало одесскийбалаган, перемешанный с пропагандой, но вместе с тем было несколькооригинальных блюзов. В свои тридцать три года Вероника выглядела, фу, черт, нупросто сногсшибательно! Жалко только, что годы так быстро идут, ну простомелькают.

Они нередко ездили во Владивосток, или, как в народе егоназывали, во Владик. Здесь, на берегу Золотого Рога, под будоражащими взглядамиморяков, Веронику охватывало особое состояние, похожее на возвращение раннейюности. Вспоминался Александр Блок:

Случайно на ноже карманном

Найди пылинку дальних стран —

И мир опять предстанет странным,

Закутанным в цветной туман!

Она смотрела на корабли в бухте и предавалась фантазиям. Нувот, вообразим, что советские Вооруженные Силы разбиты навсегда и окончательно.Бедный Никитушка в плену, но он, конечно, впоследствии вернется живой иневредимый. Пока что мы стоим на холме и смотрим на горизонт, ждем. Опять же,как у Блока, ждем кораблей. Дымки уже появились, идет эскадра победителей. Ктоони? Японцы? Нет, это уж чересчур – с японцем? Впрочем, говорят, что они всеисключительные чистюли. Нет-нет, это будут американцы, эти белозубые ковбои,вот кто это будет, и среди них какой-нибудь Роналд, рыцарски настроенныйкалифорниец; мягкие звуки блюза; воспоминание на всю жизнь... Ах, вздор!

Времени на чтение было немного, но она все-таки читала, восновном «Интернационалку», современная советская литература становиласьневыносимой, сплошной социальный заказ. В Москве за эти годы были три раза, икаждый приезд превращался в сущий круговорот. Какая-нибудь великолепная машинанаркомата, вылеты из этой машины, влеты в нее с покупками, все вокруг пораженыполыхающим синеглазием, как сказал бы поэт. Иногда думаешь, что в Москву лучшенаезжать, чем жить в ее рутине. Ну вот, собственно говоря, и все. Ах да, за этовремя еще родилась и дочка. Стало быть, имеется девятилетний сын и трехлетняядочка, и на этом мы остановимся, хватит, задача продолжения рода вполневыполнена.

В один из вечеров вдруг произошло невероятное. Явился свизитом старый друг комполка Вадим Вуйнович, и это после двенадцати летотсутствия, если не считать «случайных» встреч на вокзале и теннисном корте.Просто как с неба свалился! Из своего почти киплинговского Туркестана приехална Дальний Восток! Неужели специально, чтобы?..

Она подала чай в гостиную – чайный сервиз был приобретен вмосковской комиссионке, знаток сразу бы узнал изделие кузнецовского дома, ноВадим явно не был знатоком чайных сервизов, не обратил внимания, кажется, и невидел проглатываемого напитка, – и теперь она сидела напротив командира,сдержанно полыхая глазами и улыбаясь с милой насмешкой.

– Не верю своим глазам! Вадим, это действительно вы?Посмотрите на него – эти седеющие виски, эти английские усики... знаете что? Выстали даже более привлекательным, во всяком случае, более стильным с годами.Ну, расскажите мне о своей жизни, милый Евгений Онегин. Женаты?

Всегда при встречах с ним ей казалось, что вот еще миг – изакружится эротическая буря, но миг этот тянулся уже двенадцать лет.

Он говорил со спокойной грустью, хотя совершенно ясно было,что и он... да что там, конечно же, прежде всего он, это от него идет, он,очевидно, о ней не забывает ни на секунду...

– Да, женат. Мне тридцать семь, и я все еще комполка. Мыживем в Богом забытой дыре возле афганской границы. Моя жена – дикое животное.У нас трое детей. Я их люблю. Вот, собственно, и все...