ни странно, правые СМИ стали распространять вывернутую наизнанку версию связанного с террором мема «Джакарта». Финансируемая ЦРУ газета El Mercurio воспроизвела байку о том, будто бы коммунисты зверски убили генералов в Индонезии и могут сделать то же самое в Чили{542}.

В 1970 г. Кастро призвал Альенде не провоцировать Вашингтон. Теперь этот совет выглядел запоздалым. Когда над чилийским президентом сгустились тучи правого террора и в атмосфере запахло близким путчем, Кастро посоветовал коллеге занять более жесткую позицию. Он сказал, что Альенде дал оппозиции слишком много свободы и слишком упорствует в нежелании применять насилие, чтобы вытащить революцию из кризиса. Кастро предостерег: близится конфронтация между «социализмом и фашизмом», и если чилийские левые не прислушаются к его совету, то им не выжить{543}. Однако коалиция Альенде «Народное единство» сохранила приверженность демократическому социализму.

В июле правые террористы убили еще одного военного, Артуро Арайю, адъютанта Альенде, когда тот стоял на балконе своего дома{544}.

К августу Карлос Пратс понял, что давление на него не ослабнет. Влиятельные фигуры в армии жаждали переворота, как и значительная часть элиты, о чем свидетельствовали протесты жен военных под стенами его дома{545}.

Похоже было, что вошедшие в раж правые террористы скорее убьют генерала Пратса, чем дадут Альенде досидеть президентский срок. Все эти три группы пользовались поддержкой самого могущественного государства в истории. Пратс не собирался дарить им этот переворот. 23 августа 1973 г. он подал прошение об отставке и собрался уезжать в Буэнос-Айрес.

Его сменил Аугусто Пиночет, ничем не примечательный, немногословный генерал, всего несколькими неделями ранее лояльный Пратсу и не проявлявший особого стремления участвовать в мятеже. После провала июньского Tanquetazo Пиночет сказал собравшейся группе заговорщиков, что не хочет «говорить о политике, потому что это против Конституции».

Девятого сентября лидер Социалистической партии Карлос Альтамирано выступил с речью на национальном стадионе в Сантьяго. Он зачитал письмо, переданное правительству группой моряков constitucionalista, таких как Педро Бласет и Гильермо Кастильо, пытавшихся предупредить власти, что в августе планируется переворот.

«Для нас было жизненно важно избежать большой бойни, которую они задумали устроить простому народу между 8 и 10 августа, — зачитывал Альтамирано текст письма. — Начальство объяснило нам, что так или иначе марксистское правительство пора свергнуть, а народ очистить от лидеров-марксистов. Они решили, что к любому левому лидеру нужно без вариантов применить план „Джакарта“»{546}. К тому времени большинству чилийских левых должно было быть ясно, что значит «план „Джакарта“». А еще к тому времени абсолютно всем ясно было, что вот-вот произойдет государственный переворот. Речь Альтамирано стала в большей степени данью уважения смелости моряков, чем откровением.

Прошло еще два дня, и 11 сентября Сальвадор Альенде уже знал, что происходит. Он забаррикадировался в президентском дворце Ла-Монеда и выступил по радио с последним обращением к своим сторонникам.

Безусловно, это моя последняя возможность обратиться к вам. Военно-воздушные силы уже бомбят радиовышки…

Я заплачу жизнью за верность народу. И я заверяю вас всех в своей убежденности, что семена, посеянные нами в сознании тысяч и тысяч чилийцев, невозможно искоренить навсегда… Да здравствует Чили! Да здравствует народ! Да здравствуют трудящиеся!

Это мои последние слова, и я убежден, что моя жертва не будет напрасной.

Он взял свой автомат (подарок Фиделя Кастро), повесил на плечо и надел армейский шлем. Пока чилийские ВВС бомбили президентский дворец и обстреливали кварталы бедняков, которых подозревали в готовности защищать президента, Альенде выстрелил себе в голову{547}.

Той ночью новая военная хунта предельно ясно дала понять, какая идеология обеспечила ее насильственный взлет к власти. В телевизионном обращении к нации генерал Хорхе Густаво Ли, один из ее четырех членов, сказал: «После трех лет поддержки марксистской опухоли… мы считаем себя обязанными в священных интересах нашей страны взять на себя печальную и мучительную миссию, которую и осуществляем… [Мы] готовы сражаться против марксизма и желаем искоренить его целиком и полностью»{548}.

Убийства и исчезновения начались сразу же.

Фанатичный антикоммунизм в очередной раз стал базовой идеологией для нового кровожадного политического режима на мировом Юге. На международной арене хунта будет верным союзником Соединенных Штатов, но внутри страны путчисты не хотели воспроизводить модель США. Они хотели воспроизвести Бразилию{549}. Хунта начала устанавливать диктатуру и искать оправдания своего существования. 22 сентября 1973 г. газета чилийской Национальной партии Tribuna опубликовала любопытное интервью с генералом Эрнесто Баэзой Михельсеном. На фотографии он позировал с почтовой открыткой, такой же, какие оказались в почтовых ящиках у Кармен Херц и Карлоса Бергера. «Джакарта грядет» значилось на ней. Тут, однако же, генерал утверждал, что на самом деле это левые рассылают сообщения с угрозами высокопоставленным консервативным офицерам. Согласно этой версии — теперь подкрепляемой полномасштабным давлением военной диктатуры, за которой стояли США, — марксисты планировали 22 сентября убить всех 27 высших офицеров, и только правый путч предотвратил кровавый мятеж левых. Через несколько дней генерал Хорхе Густаво Ли, один из основоположников военной хунты, поведал ту же историю. Он сказал газете La Segunda: «Эта кампания была нацелена на то, чтобы полностью уничтожить вооруженные силы… и такая Джакарта привела бы к окончательной катастрофе. Пал бы этот последний бастион — вот тут они и обрушили бы свой террор на всю нашу страну»{550}.

22 сентября, когда все это было опубликовано, терроризировала народ как раз хунта. Широкую известность получил эпизод, когда путчисты согнали тысячи подозреваемых противников режима на Национальный стадион для допросов, пыток и казней. Гораздо меньше информации о присутствии там бразильских военных советников, помогавших чилийцам уничтожать молодых мужчин и женщин, которых и те и другие считали врагами{551}. Больше тысячи человек были сразу же казнены, их тела спрятаны в массовых захоронениях{552}. Кармен Херц и Карлоса Бергера среди них не было. Они находились на севере страны, где Карлос работал сотрудником по вопросам связей с общественностью на медной шахте Чукикамата, отчаянно пытаясь отстоять проведенную Альенде национализацию медной промышленности.

Карлоса арестовали 12 сентября, но скоро отпустили, после повторного ареста 14 сентября он уже не вышел. Кармен, молодая юрист, пыталась добиться его скорейшего освобождения. Она была уверена, что он выйдет на свободу, вопрос лишь в том, когда это случится. Понимая, что судьба мужа висит на волоске, она не контактировала с коммунистической партией или любым другим руководством в Сантьяго. Она оставалась поблизости от него, посещая при любой возможности и пытаясь договориться с местными чиновниками. Формально Карлоса приговорили к заключению на 61 день, и Кармен надеялась уменьшить срок до уже проведенного в заключении. 19 октября она навестила его в тюрьме около пяти часов вечера. Карлос был