быть, и Хисук должна была получить лучшее образование, которое можно было приобрести за деньги. Луна бережно откладывала почти все средства, которые она зарабатывала на вечеринках и в качестве модели. Ее гонорары были, конечно, меньше, чем у Яшмы и Лилии, но все равно существенные. Так что Хисук предстояло получить отличное образование и никогда ни в чем не знать нужды, даже в одежде. Луна очень гордилась тем, что дочка оказалась хорошей ученицей. Она получала отличные оценки по большинству предметов, и ее постоянно хвалили учителя.

Тем большим было потрясение Луны, когда Хисук как-то вернулась домой с письмом от директрисы школы, которая попросила мать о встрече на следующий день. Луна допросила дочь с пристрастием и даже пригрозила ее отхлестать прутом. Хисук, которую в жизни и пальцем не трогали, сразу же разрыдалась и убежала к себе. Луна немедленно пожалела о чрезмерной резкости. Она погладила дочь по головке и пообещала, что никогда больше не будет так злиться. Между всхлипываниями и иканием Хисук выдавила из себя признание, что она умудрилась подраться с кем-то, но больше мать от нее не добилась ни слова.

На следующее утро Луна оделась с особой тщательностью. Она подобрала самый что ни на есть элегантный летний образ: укороченную блузку из белого шелка и бледно-лиловую юбку оттенка лаванды в пол. В отличие от Яшмы и Лилии, которые все чаще появлялись на людях в одежде западного кроя, Луна практически неизменно одевалась в традиционные наряды. Она была единственной женщиной в доме, которая продолжала укладывать косу в шиньон. В этот день она скрепила волосы зеленой заколкой из нефрита.

Был уже почти полдень, когда Луна покинула салон такси и остановилась перед зданием христианской школы, куда, вслед за Дани, определили Хисук. Розоватый песок на дорожках вокруг школы сверкал под безжалостными лучами июльского солнца. В этот момент во дворе установилась противоестественная тишина, которая всегда зависает в часы занятий над детскими игровыми площадками в ожидании жизнерадостных детских голосов. Седовласый привратник остановил ее у ворот и, услышав, что она мать Хисук, пропустил ее, не зная или не заботясь о том, что она известная куртизанка.

– Ах да, вы получили письмо от директрисы? Пройдите на второй этаж. Она должна быть у себя в кабинете, – добродушно посоветовал привратник.

Луна поблагодарила его и начала пересекать залитый солнцем двор, силясь не подавать виду, что чувствует себя, как вызванная на ковер нашкодившая девчонка.

* * *

Тем временем директриса в кабинете пила кофе с посетителем: заместителем консула по фамилии Кёртис. Дама родилась и выросла в Рочестере, а Кёртис – в близлежащей Итаке. Будучи уроженцами соседних городков, они полагались друг на друга больше, чем на любого другого американца в Сеуле.

– Уверена, что наши ученицы приятно поразят вас воспитанностью, манерами и набожностью. У меня есть на примете несколько девушек, кого я бы могла рекомендовать, – проговорила директриса, ставя чашку на блюдце с чистым и непринужденным звоном. – Есть несколько очень умных девушек из менее богатых семей. Их при обычных обстоятельствах будут вынуждать выйти замуж как можно скорее. Работая с вами, они, возможно, смогут и знания применить, и стать независимыми.

Кёртис задумчиво кивнул. Он явился к подруге за советом по поводу кандидатуры нового переводчика-секретаря консульства. Прежний сотрудник скончался от туберкулеза прошлой зимой, и требовалось в ближайшее время подыскать ему замену. В миссионерских школах можно было найти и юношей на должность, но у свежеиспеченного генерального консула была навязчивая идея, что женщины будут и дешевле, и покорнее в качестве переводчиц и машинисток. Мужчины с большей вероятностью могли активно участвовать в политической борьбе то ли за коммунизм, то ли за обретение независимости Кореи, то ли и за то и за другое, вместе взятое. Его предшественник проявлял гораздо больше сочувствия к активистам. Фотографии журналиста Associated Press с протестного марша он переслал госсекретарю США и призвал администрацию Вильсона высказать четкую позицию по поводу последовавших за акцией зверств. Принципиальность дорого ему обошлась: генконсула в одночасье сняли с поста и отправили в Кантон [47].

Новоприбывший генконсул придерживался официальной линии США, которая гласила, что действовавший на полуострове режим был союзническим. Кёртис не был согласен с руководителем по ряду вопросов. Но что касается поиска переводчика, он не видел ничего страшного в том, чтобы пригласить на работу кореянку, получившую современное образование.

– Да, я был бы вам очень признателен, благодарю вас, – сказал он. Его ярко-голубые глаза светились радостью. Взгляд у него продолжал оставаться молодым, несмотря на то, что с течением времени линия рыжих волос взбиралась ему все выше на лоб, а в остальном теле уже начались сдвиги, указывающие на приближение пожилого возраста. Кёртис искал способ, чтобы подвести черту под встречей, когда в дверь тихо постучали.

– Come in, – сказала директриса по-английски. На ее лице отразилось удивление, когда в кабинет вошла прекрасная молодая кореянка, красная от волнения. – Чем могу быть вам в помощь? – Директриса перешла на неожиданно беглый и уверенный корейский. Сказывались два десятилетия, прожитые на полуострове. Кореянка, судя по виду, была также потрясена, что слышит родной язык из уст белой женщины.

– Я – мать Хисук, – ответила дама сначала по-корейски, но потом переключилась на английский. – I am here to talk about her.

– Ах да, конечно! I am sorry, now I remember[48], – заявила директриса на смеси корейского и английского.

Она приветственно поднялась навстречу вошедшей. Кёртис последовал ее примеру, слегка кивнув гостье. «Мне пора и честь знать», дал он понять директрисе красноречивым взглядом. Но она жестом предложила ему остаться и переждать эту короткую, малозначимую встречу. Кёртис подчинился.

– Садитесь, прошу вас, – сказала директриса гостье, которая смущенно проскользнула между креслом и столиком и уселась, положив белоснежные руки на лиловую юбку.

Как бывает всегда, когда нам приходится знакомиться с человеком, который, вне всяких сомнений, обладает очевидно приятной или неказистой наружностью, директрису и Кёртиса несколько ошарашила обладательница поразительной красоты. Но, будучи людьми благовоспитанными, они изобразили, словно ничего особого не заметили перед собой. Кёртис устремил взор в окно, чтобы продемонстрировать, что не хочет мешать ходу встречи. Из двора в кабинет залетал теплый ветерок, заставивший трепетать белую льняную занавеску.

– Я преподаю только в старших классах, поэтому не столь уж близко знакома с Хисук, – сообщила директриса, переходя окончательно на английский. – Но по словам ее учительницы, она очень смышленая девочка.

– Спасибо вам. – Женщина приняла добрые слова с тихим поклоном.

– Она никогда прежде не впутывалась в склоки, а потому мы тем более были удивлены тому,