Пост»? — подсказал Хью. Он пытался сам додуматься, что произошло, — признак хорошего ассистента.

Дым окутал лицо моей начальницы, и она шагнула назад и помахала перед собой рукой; хлопья пепла посыпались на ковер.

— Нет, не из «Пост». Какой-то «Джорнал». Неизвестная газета. — Начальница посмотрела на меня и на Хью. — Короче, этот репортер сказал, что с ними разговаривал Роджер Лэтбери. О «Шестнадцатом дне Хэпворта».

— Не может быть. — У Хью сделалось такое лицо, словно он откусил кусок чего-то тухлого и думал, что теперь делать: то ли выплюнуть, то ли прожевать?

— Может. — Начальница мрачно улыбнулась, плотно сжав губы.

— И ты ему рассказала?

— Разумеется, я ничего ему не рассказала! — воскликнула начальница, рассмеялась и покачала головой. — Не понимаю, зачем Пэм вообще соединила меня с этим… человеком.

— А Роджер точно с ними говорил? — Хью почесал подбородок.

— А откуда тогда они знают про книгу? — Быстрым жестом начальница затушила сигарету в пепельнице, стоявшей на комоде у входа в кабинет Хью. — Не мог же Джерри им рассказать!

Хью промолчал, губы его вытянулись в ниточку. Он знал, что так и будет. Он с самого начала не доверял Роджеру.

А я доверяла. Я ему доверяла! Вот уж не думала, что он способен на такое. Да, я боялась, что он сорвет сделку, совершив какую-нибудь глупость просто из-за нервов. Но никак не могла предположить, что он сделает то, что Сэлинджер больше всего ненавидел, — пойдет к газетчикам.

— Стоит ли сказать Джерри? — размышляла начальница, постукивая по комоду пальцем.

Хью растерянно вскинул брови.

— Придется, — ответил он. — И он не обрадуется.

Да уж, не обрадуется. Я задумалась — а нужно ли Джерри об этом говорить? Он же никогда не узнает, что Роджер дал интервью какой-то малоизвестной газете. Но нет. Пожалуй, тут дело было в Роджере: раз тот дал интервью небольшому изданию, то охотно даст и крупному. На самом деле назревала куда более серьезная проблема, поставившая под угрозу всю сделку: мы поняли, что Роджеру нельзя доверять. Он оказался совсем не родственной душой, как считал Джерри. Он оказался пустышкой, как и остальные.

Не сказав больше ни слова, начальница ушла и закрылась в кабинете. Вышла она не скоро.

— Что он сказал? — выкрикнул Хью.

— Ничего, — ответила начальница. — Поблагодарил, что я ему сообщила. Голос у него был грустный.

Она и сама расстроилась.

— Джерри считал его другом.

Хью вышел на порог кабинета. Я знала, что он с самого начала не верил в то, что сделка состоится. Считал ее абсурдной. Теперь его опасения подтвердились, но, кажется, его это не радовало. Он тоже очень расстроился.

Через несколько дней, когда уже смеркалось и начальница ушла, оставив после себя завесу табачного дыма, позвонил Сэлинджер.

— Простите, Джерри. — Я только недавно начала называть Сэлинджера по имени, и это до сих пор казалось странным. — Начальница только что ушла.

— Ничего, — вежливо ответил он. — До завтра подождет. Она сможет позвонить с утра?

— Скажу, чтобы позвонила первым делом.

— Джоанна, можно вопрос? — Впервые за все время работы в агентстве я не запаниковала. — Как тебе этот Роджер Лэтбери?

Сэлинджер уже спрашивал меня об этом, но я не стала интересоваться, почему он задает этот вопрос еще раз.

— Он мне нравится, — ответила я. — Кажется, он хороший человек.

— Я тоже так думаю, — сказал Джерри; голос у него был сиплый, даже больше обычного. Он действительно был расстроен. — Мне он тоже нравится.

Все было кончено. Я поняла. Сделка была сорвана. Договор уже подписали, но Джерри мог расторгнуть его в любой момент без всяких для себя последствий: у него была вся власть, все права.

— Будь здорова, Джоанна, — попрощался он.

— Джерри, — промолвила я, и впервые мне не было неловко называть Сэлинджера по имени. Я так много хотела ему сказать. — Джерри, до свидания.

И снова зима

Парнишке из Уинстона-Салема я так и не ответила.

Не ответила я и ветерану из Небраски — мне не хватило духу признаться, что его сослуживец Рэйкофф не был моим родственником. Папа подтвердил, что никто в его небольшой семье не служил в Германии после Второй мировой войны. Он, кажется, расстроился, ведь он верил в судьбу, в волшебство, приметы, русалочьи лагуны. Я унаследовала эту веру от него.

Не стала я отвечать и девочке, которая хотела получить пятерку. Слишком испугалась ее гнева. Да и что я могла ей написать — нет-нет, погоди, вот увидишь, без оценок будет проще, тебе станет легче, когда перестанут оценивать тебя и ты начнешь делать это сама?

Наверно, надо было ей написать. Надо было ответить ей именно такими словами, хотя наверняка я бы лишь распалила ее ярость. Но все эти годы я помнила о ней, как и о ветеране, и мальчике из Уинстона-Салема — его письмо до сих пор у меня, оно уже истерлось на месте сгиба. Я прикрепила его к пробковой доске над рабочим столом, это мой талисман, память. Я жалею, что не забрала все письма. Мысль об этих письмах — о фрагментах чьих-то жизней, просто выброшенных за ненадобностью, — с каждым годом становится все более невыносимой. Я могла бы спасти их, но не спасла.

Когда я написала заявление об увольнении, начальница уставилась на меня, не веря своим глазам.

— Но у тебя же так хорошо получалось, — выпалила она, — ты продала рассказ, и… — Она не договорила. — Я не сомневалась, что ты — одна из нас.

Мне было тяжело видеть грусть в ее светлых глазах, хотя я знала, что грустила она не по мне. За прошлый год она слишком многих потеряла. Незадолго до моего ухода уволился Макс, ушел со скандалом и освободил свой кабинет почти за один вечер. Уход ассистентки ничего не значил по сравнению с потерей агента. Мне легко было найти замену. Нью-Йорк кишел такими, как я, мальчиками и девочками, мечтавшими приобщиться к литературному олимпу.

И все же, когда начальница попыталась отговорить меня, я заколебалась:

— Я просто… — Признаться ли ей, что я хотела быть писательницей? Мне не хватало смелости сказать ей об этом. — Я хочу заниматься другим. Мне нравится эта работа… — я развела руками, показав на стеллажи, уставленные книгами, — и нравится агентство. Но есть кое-что, что я должна сделать сейчас; если не сейчас, то никогда.

— Понимаю, — ответила начальница, и, кажется, она действительно понимала.

Уходя от Дона, я тоже колебалась. Еще бы не колебаться! Джеймс так и не нашел того единственного редактора, который влюбился бы в его роман с первого взгляда. На Рождество мы поехали