состояться лишь через три с половиной года после предложения руки и сердца.

— Может, вам просто расписаться и уехать в путешествие? — предложила я.

Трубка согрелась: я держала ее близко к уху. За окном дул свирепый ветер, листья бились о стекло, как мотыльки. На мне был шерстяной халат, а сверху — покрывало, я завернулась в него на манер шали. Дон пошел на пробежку в темноте; мне это казалось сомнительным удовольствием, но ему надо было сбросить вес перед матчем. Он должен был биться в легком весе, и только так он мог победить. Роман Дона отвергли уже в нескольких издательствах; все отказы он прикреплял магнитами на холодильник, и оттуда они словно подмигивали мне знакомыми логотипами и прямоугольниками черных строчек.

— Родителей Бретта удар хватит, если мы так сделаем, — вздохнула Дженни.

— Мм… — Она начала меня раздражать. Я попыталась унять досаду, однако безуспешно. — Но ты же сама хотела шикарную свадьбу, — выпалила я. — Разве нет?

Почему я решила этим попрекнуть подругу? Почему не могла притвориться, что традиционную свадьбу устраивают по воле консервативных родителей Бретта?

— Да, хотела, — осторожно ответила Дженни. — Мне кажется важным произнести обеты перед всеми друзьями и родственниками. И отпраздновать вместе.

Она глотнула какого-то напитка. Скорее всего, сладкого. Вкус у них с Бреттом был, как у малолеток: они пили «Малибу» с колой или шнапс с апельсиновым соком. Как будто нарочно пытались казаться проще, высмеивали нас, претенциозных творческих людей с нашим крафтовым пивом и локальным виноделием. Когда они жили на Стейтен-Айленде, бутылка «Малибу» стояла у них на кухонном столе.

— Свадьба — просто повод собрать всех вместе, — добавила Дженни.

— И купить красивое платье? — улыбнулась я, стараясь казаться оптимистичной.

Я действительно была рада за подругу, но все же не понимала, почему это для нее так важно. Почему Дженни хотела ввести в траты своих родителей? Почему тратила столько времени и сил, если это, по ее словам, «просто повод»? А потом внезапно мне все стало ясно, как пелена с глаз спала. Я поняла, что слова Дженни: «Произнести обеты перед всеми друзьями и родственниками» — не просто набор банальностей. Мое сердце растаяло. Дженни нуждалась в этой свадьбе — идеальной, продуманной до мелочей, — чтобы показать всем вокруг: вот это я, смотрите, какая я на самом деле. Я больше не та девочка, что пыталась покончить с собой на первом году обучения в колледже, и не та, что безответно влюбилась в профессора, не та, что приводила в недоумение психиатров и своих родителей, которые не понимали, что стряслось с их некогда хорошей, послушной дочерью.

Хорошей и послушной, как Фрэнни Гласс перед тем, как с ней случился нервный срыв в ресторане в Принстоне, и она поселилась на диване у родителей.

Хорошей и послушной, как я.

Мой карточный домик разрушился лишь через несколько лет. Точнее, я сама его разрушила. Дон тоже приложил к этому руку. Собственно, благодаря ему это и случилось. Дженни тоже встречалась с парнями, похожими на Дона, и когда они с Бреттом познакомились, у нее как раз был роман с таким парнем, не роман даже, а нездоровая одержимость. Этот парень был соседом Бретта по комнате. Свадьба выбелит и это пятно. И я понимала, почему Дженни ненавидела Дона, а моя жизнь пугала ее, отталкивала и тревожила.

Ждала ли меня похожая судьба? Может, через несколько лет и мне суждено было выйти за студента юридического факультета, который читал только книги об истории Первой мировой? Я попыталась представить, что уделяю столько же времени и сил подготовке к свадьбе. Что выбираю партнера, неразделяющего мои интересы, мое мировоззрение, и выбираю его на всю жизнь. Я не смогла это представить. На миг я подумала о своем бойфренде из колледжа, которому так и не отважилась позвонить; сейчас он наверняка сидел в своей квартире в Беркли, читал Лермонтова или писал курсовую. Жуть как захотелось ему позвонить. Приеду ли я к нему через год? Будем ли мы в обнимку ходить по Телеграф-авеню? Да и вообще, где я буду через год? Внезапно я поняла: где угодно, но не здесь. Через год я не буду жить в этой квартире, где нет даже раковины. Не буду печатать письма под диктовку. И точно не буду ждать Дона с пробежки.

— Все будет хорошо, — успокоила я Дженни. — Все будет просто идеально.

И я не лгала.

Однажды утром, просматривая очередной договор, я услышала возглас начальницы: «Черт!»

Через минуту она подошла к моему столу:

— Пойдешь обедать?

— Не знаю, — нервно ответила я.

Неужели начальница приглашала меня пообедать вместе? Это казалось маловероятным.

— Ты не могла бы зайти в «Нью-Йоркер» и отнести туда кое-что от меня?

При упоминании «Нью-Йоркера» я встрепенулась.

— Иззи опять где-то бродит. — Иззи был нашим курьером; сухощавый малый, он курил сигары и взаимодействовал с миром посредством бурчания и жестов. Его вечно мучил надрывный грудной кашель, отчего три дня из пяти он сидел на больничном. — Я звонила в курьерскую службу, но они могут прислать человека только в конце дня. И тут я вспомнила, что здание «Конде Наст» через дорогу. Не могла бы ты просто сходить туда?

— Конечно, — ответила я, и сердце бешено забилось.

«Нью-Йоркер», я иду в «Нью-Йоркер»! Позвонить, что ли, моему рыжему другу-редактору и предупредить, что я зайду? Или ассистентке из отдела художественной литературы с британским акцентом? Нет, решила я, о таком лучше предупреждать заранее, я могу поставить их в неловкое положение, и им наверняка придется отнекиваться, врать, что у них много дел. Пусть лучше все сложится, как в голливудском кино: я занесу конверт от начальницы и случайно познакомлюсь с благожелательно настроенным, заинтересованным редактором; тот разговорится со мной о писателе, чьи рассказы я пыталась пристроить, об агентстве — наверняка же он слышал о нашем агентстве, — или о Сэлинджере. Я также могла встретить своего рыжего друга; вдруг он решил бы познакомить меня с начальством? А потом кто-то из них непременно сказал бы: «Если когда-нибудь захочешь уволиться — просто позвони».

Через час я выскочила на улицу, сунув под мышку коричневый сверток и даже не надев пальто. На Мэдисон-авеню сквозь тучи пробивались бледные солнечные лучи и сулили скорое потепление, но было по-прежнему холодно, ледяной ветер задувал в рукава свитера, и я ускорила шаг, переходя улицу и направляясь к серому зданию, где располагались редакции всех журналов, принадлежащих концерну «Конде Наст». По правде говоря, я представляла себе редакцию «Нью-Йоркера» иначе — как здание из коричневого кирпича где-нибудь в аристократическом