больше волновали собственные мысли. Мои услуги понадобились будущей императрице. Я предполагал, что мой клиент – аристократ, но даже не подозревал, что это королевская особа. Я подавил закипающее во мне раздражение, подумал о том, что меня, скорее всего, зарезали бы сразу после того, как я выполню поручение. «Аркиец платит не серебром, а сталью», – гласила пословица, а королевские особы – самые опасные из всех аркийцев.

Хорикс щелкнула пальцами, привлекая мое внимание.

– Старина Итейн… Он умер более ста лет назад в ходе междоусобной войны, которую вели кланы Талин и Ренала. Двадцать лет назад он вместе с остальными идиотами из королевской семьи связался с кучкой фанатиков – культом Сеша. В эпоху императора Милизана члены культа совершенно свободно разгуливали по Небесной Игле. Все в красных одеяниях, и среди них ни одного живого – только тени. В то время они были в моде – но не сейчас. Оказалось, что они замыслили измену. Милизана убил его сын, будущий император, императрицу сослали в пустоши Скола, где она и умерла, а последователям культа навеки запретили появляться в Центральных районах. Итейн, как и остальные, снял с себя одеяние, и снова стал домашним слугой. Теперь, похоже, он принадлежит Сизин.

Настроение вдовы переменилось, словно морской ветер: только что она, видимо, была довольна, но вдруг нахмурилась, хотя я понятия не имел – почему. Мне не давали покоя ее слова о фанатиках. Фанатики. Это слово верещало у меня в голове, словно свисток сторожа. Вдова снова повторила слова мертвой кошки.

За последние несколько дней я пытался исходить из того, что встреча с Башт – всего лишь галлюцинация, вызванная невероятным душевным напряжением. Однако галлюцинации обычно не сваливаются мешком на землю, и из них не течет дерьмо. Объяснить, почему голос доносился из трупа, я тоже не мог. Другое объяснение состояло в том, что меня заколдовали неправильно, и поэтому я превратился во что-то вроде магнита для мертвых существ, которые хотят предупредить меня о чем-то жутком. Для существ. Не богов. Об этом слове я даже думать не мог. Это какой-то бред – даже для мира призраков. Но мне тем не менее хотелось выяснить, соответствуют ли эти предупреждения истине – для того чтобы спасти свою шкуру, разумеется.

Перестав хмуриться, Хорикс указала мне на дверь.

– Вы кажетесь мне интересным, господин Базальт, – сказала она.

– Спасибо. Но насчет этого культа…

– И я не вижу причин, которые могли бы помешать мне на время сделать вас моей личной тенью. Посмотрим, вдруг в вашей памяти всплывут и другие истории? Но запомните мои слова: вы целиком и полностью принадлежите мне. Вы не разгласите ни слова из наших разговоров. Иначе…

Она опустила палец, словно меч; он указывал вниз – туда, где несколькими этажами ниже находился один каменный ящик.

Меня переполняли вопросы, но я прикусил язык. А когда я потянулся к дверной ручке, она бросила мне еще одну фразу, словно лакомый кусок – собаке.

– Если вы хорошо себя покажете, то когда-нибудь я, возможно, сообщу Палате Кодекса о вашем случае.

Я улыбнулся, ненавидя ее так же, как рыба ненавидит поймавшего ее рыбака. Эта ненависть связана не только с крючком в ее рту, но и с тем, что надежда на избавление находится в руках, которые повесили этот ключок на леску. Либо Хорикс съест меня на ужин, либо проявит снисхождение и отпустит меня. Однако, глядя на старое лицо, которое словно свиная шея состояла из одних морщин и складок, я не увидел там никакого снисхождения – только великое множество наполненных горечью лет. Вид был так себе, но, с другой стороны, от кого-то другого помощи ждать не приходилось.

– Спасибо, хозяйка.

– Хорошая тень. А теперь принеси мне чаю.

Я поклонился так низко, как только мог – главным образом, чтобы скрыть раздражение, – и позволил ей захлопнуть за мной дверь. Под пристальными взорами охранников я поплелся в сторону кухни.

– Все равно лучше, чем в гребаном гробу, – буркнул я, когда мои ноги коснулись холодных ступеней.

Скрестив руки на груди и нахмурившись, Векс стоял в противоположном конце огромной кухни. Время от времени он яростно поглядывал на меня и беззвучно шептал оскорбления.

Поначалу я шептал в ответ разную бессмыслицу, заставляя его крутить головой и молча задавать мне вопросы. Затем я передвинулся так, чтобы между нами оказался призрак-повар, заставляя Векса из кожи вон лезть, просто чтобы увидеть меня. Наконец я просто принялся смотреть на него – долго и холодно, а он тем временем становился все злее. Играть с чужими эмоциями всегда весело, особенно если жертва не может тебя ударить.

Мальчик-поваренок оторвал меня от моей забавы, еле заметно похлопав меня по руке. Он закончил собирать искусно сделанный обед, после чего робко описал его мне. Тонкие ломтики вяленого мяса перепелки и сердцевина пальмы с засахаренными розовыми лепестками. Фрукты, мед и йогурт с кумином. Стебли папируса с уксусом и зернами. Финики, варенные в меду. Чай из граната. Пиво – теплое, как любит хозяйка – с серебряной соломинкой в бокале.

Мальчик ставил поднос с восхитительными блюдами на поднос, который я держал на своих предплечьях. Я радовался тому, что не чувствую запаха еды – ведь он еще больше усилил бы мои страдания.

Прежде чем выйти в темные коридоры, подальше от жара и шипения, царивших на кухне, я в последний раз взглянул на Векса и улыбнулся ему – для ровного счета. Если бы у него была кожа, он залился бы румянцем, а так он просто полиловел.

Под тихий стук столового серебра я топал по каменному полу, следя за тем, чтобы чай и пиво не разлились и чтобы ни один финик не скатился с тарелочки. Мне было сложно даже нести поднос, не говоря уж о том, чтобы держать его ровно.

Я сделал паузу, чтобы перехватить поднос поудобнее, и в этот миг один финик решил вырваться на свободу. Он подкатился к краю подноса и наткнулся на мой большой палец.

Я аккуратно поставил поднос на шкафчик, и теперь у меня появились свободные пальцы, которыми я начал ловить финик. Он был скользким из-за меда, и поначалу мои пары не могли его ухватить.

Стиснув финик пальцами, я поднял его к свету, доносившемуся из ближайшего коридора. Я помнил, как ел финики, когда был жив; помнил их высохшую твердую кожицу, под которой находилась сочная и липкая мякоть.

Я открыл рот и поднес фрукт к губам, мечтая только об одном – почувствовать хотя бы