– Я – База. Всем кораблям сопровождения – к точкевхода. Спасателям резерва – старт на форсаже!

Панарин уже знал, что трем с «Марианны» эта суматоха большене нужна – он работал достаточно, чтобы это понять. Он встал, подошел к окну,оперся ладонями на подоконник и смотрел на жаркую солнечную улицу таксосредоточенно, словно надеялся найти там ответы на саднящие вопросы бытия, впервую очередь на самый главный – почему до сих пор гибнут хорошие смелые люди?Ну почему?

За его спиной надрывался селектор – перекликались скосмодромными службами взлетавшие один за другим корабли резерва, «Матадор» и«Сварог» сообщали, что позывных спасательных капсул нет, что обломки корабля необнаружены. Поиски шли полным ходом, и никто не верил в их успех – при тех жесамых обстоятельствах погибли «Карлайл» и «Южный крест», – но надежда наневероятное заслоняет в такие минуты трезвость и рациональность ума – ведькаждый может припомнить не один случай, когда вопреки всем законам, назло всемсмертям возвращались люди, которых перестали считать живыми…

Панарин обернулся, встретил взгляд Марины, влажный ирастерянный.

– И что? – тихо спросила она.

– Взрыв, – сказал Панарин. – Ты же слышала.

– Они погибли?

Панарин кивнул, прикрыв глаза:

– Сто из ста.

– И ты так спокойно?

Ну да, разумеется… Неизвестно, что ей представлялось –скорее всего, мощно завывающие сирены, суматоха, колонны людей с печальнымилицами и понуренными головами. Она, как и многие, впадала в распространенноезаблуждение, не знала элементарных законов – что ничего не изменишь траурнымишествиями и никого не спасешь воем сирен. Предки сформулировали это емко илапидарно – слезами горю не поможешь…

Панарин сказал:

– А мир был благолепен и нелеп, как встарь… Им бы врядли понравилось, начни мы биться с рыданиями головой об стену. Как и мне вслучае чего…

Видимо, только теперь она осознала в полной мере, что то жесамое может и могло случиться и с ним, что возможностей для этого у него былопредостаточно – и не так уж мало их впереди… Что-то она поняла. Постояла возлеПанарина, не ахнула и не бросилась на шею, как в таких ситуациях поройпоступают осознавшие жесткие истины героини не самых лучших романов, но что-тоона поняла. Провела ладонью по его щеке и тихо вышла.

…До шести часов вечера их еще ждали. Девять пилотов ишестеро энергетиков – все, кто летал на эксперименты – собрались у тех вороткосмодрома, сквозь которые обычно проезжали на свой участок летного поля. Деньвыдался исключительно солнечный, в незамутненном синем небе почти не былооблаков, отовсюду наплывали запахи цветов и травы, цикады назойливо верещали втраве. Люди ждали. Малышев сосредоточенно и упорно, так, словно от этогозависело что-то очень важное, возился с карманной головоломкой,иллюстрировавшей четырехмерность пространства. Рита Снежина бездумно играла срыжим толстым щенком Интегралом. Двое курили, кто-то включил карманный видеофони впился глазами в экран, вряд ли соображая, какую программу смотрит. Остальныележали в траве или прохаживались вдоль ажурной ограды. Время от временикто-нибудь начинал из-под руки всматриваться в небо, а остальные в этот моментсмотрели кто на него, кто тоже в небо. Потом он опускал руку и продолжал шагатьвзад-вперед, как часовой, которого оставили у какого-то никому ненужногодомишки и позабыли сменить, а сами ушли дальше, и часовой об этом догадывается,но не хочет пока верить.

Панарин уже жалел, что приехал, – в диспетчерской ониспытывал бы те же чувства, ждать и надеяться там, ждать и надеяться здесь –никакой разницы. Но там кроме него были бы лишь три диспетчера и Кедрин, аздесь – пятнадцать человек. Они на него не смотрели, но каждый помнил, что вкармане заместителя по летным вопросам лежит настроенный на диспетчерскуюбраслет, и все новости он узнает первым. А браслет молчал. Панарин даже решил,что браслет сломался (хотя он слышал тоненькие голоса операторов), и он вытащилбраслет из нагрудного кармана, положил на ладонь. Синей росинкой светиласьконтрольная лампочка, голоса стали чуть-чуть громче. Панарин, злясь на себя,торопливо сунул браслет обратно. Проползали минуты, длинные, как те письма, чтопишутся всю ночь, но остаются неотправленными.

В шесть часов тридцать восемь минут приехал Кедрин. Поставилэлкар метрах в двадцати от ворот, сдвинул дверцу и остался сидеть в машине,закурив трубку. Один нагрудный карман его мятой форменной рубашки оттопыривалбраслет, другой оттягивал массивный адмиральский знак.

До семи вечера «Марианну» ждали, потому что не вышло времяаварийному запасу кислорода. До семи тридцати – потому, что каждый могприпомнить случаи, когда потерпевшие бедствие, урезав потребление кислорода,ухитрялись продержаться какое-то время.

В восемь вечера при самой строгой экономии кислород на«Марианне» должен был кончиться. Бесполезным было рысканье в секторе восьмиспасательных кораблей…

Оставалась последняя эфемерная надежда – чтогиперпространство выкинуло головоломный фортель и «Марианну» выбросилокуда-нибудь на другой конец Ойкумены. То, что раньше ничего подобного неслучалось, могло и не служить аргументом – в конце концов, о гиперпространствезнали не все. Аргументом служило другое – существовала программа действий и натакой случай, все внеземные станции и обитаемые планеты Ойкумены подключили кпоиску соответствующие службы, но сообщения были однообразны и состояли лишь изчетырех слов – поиски результатов не дали. Или совсем коротко – ничего.

В восемь тридцать никто уже не ждал «Марианну» и ни на чтоне надеялся. Здесь собрались взрослые и опытные люди, знавшие, что чудес небывает, что человек не может жить без кислорода, что характер вспышки исопутствовавшего ей излучения может быть лишь следствием взрыва, и ничем иным.Но все же, все же – первый, кто уехал бы с космодрома, словно подписывалсвидетельство о смерти, признал, что Робер Дегрель, Виктор Печников и КаролинаЛанг больше не существуют, и в это должны поверить все остальные.

«Кому-то нужно было решить за всех, либо мне, либоКедрину, – подумал Панарин. – Лучше, если это сделает Кедрин, ему ужеслучалось, я ведь всего третий день в начальниках…»

Он взглянул на Кедрина. Адмирал угрюмо смотрел на него, иПанарин понял – Кедрин ждет, что «приказ» должен отдать он, а если он нерешится – Кедрин перестанет его уважать. Еще один экзамен на командира, ещеодин экзамен на зрелость – сколько их еще впереди? Кто это выдумал, будтос достижением определенного возраста или определенного поста человекосвобождается от обязанности сдавать экзамены? Наоборот, их приходится сдаватьеще чаще…

– Письма родным писать будешь ты, – сказал Кедрин,как отрубил. – Давай отбой.

Панарин вынул браслет и нажал клавишу.

– Дежурный? – сказал он негромко. – ГоворитПанарин. Поиски прекратить, всем кораблям вернуться на космодром.